Рулетка судьбы - Антон Чиж Страница 20

17

Дама замерзала, так что нос и руки превратились в ледышку. Хуже того: сердиться было не на кого. Сама устроила авантюру. Но ведь и представить нельзя, что выслеживать кого-то в зимнем городе – сущая каторга.

Поначалу было весело. Она стояла за деревом, невидимая и незаметная, наблюдая. Пытка началась, когда объект ее интереса скрылся в доме и не думал показаться. Мороз взялся за дело. Стоять, не двигаясь, можно в валенках, недаром городовые их надевают. А в ботиночках ножки быстро сковали ледяные кандалы. Дама притоптывала и прыгала, но не согревалась, а промерзала сильней. Не помогали ни муфта, ни варежки, ни беличий полушубок с шапочкой. Она перестала ощущать тело, только холод и холод во всех членах. Еще немного – бросит и убежит. Сил нет терпеть.

Когда она готова была сдаться, господин в черном пальто неторопливо вышел из ворот, бессовестно поболтал с городовым и небрежной походкой, будто ему и дела нет, направился по улице. Пора было оставить укрытие. Кое-как перебравшись через сугроб, она перебежала на другую сторону и пошла за ним, пока еще сохраняя расстояние. Надо было принять важное решение: как появиться? Нельзя же просто так наброситься со спины. Хотя очень хочется. Надо постараться появиться, будто ниоткуда, вырасти из-под земли. Эффектно и красиво. Выдумывать она еще могла, но сил осталось только на то, чтобы идти следом.

Господин свернул в Борисоглебский переулок. Дама заторопилась, чтобы не потерять его из виду, зная, что арбатские улочки умеют петлять. Обогнув угловой дом с палисадником, она оказалась в пустом переулке. Не так чтобы совсем пустом – сугробы и одинокий прохожий виднелись. Не было того, ради которого приняты морозные муки. Как будто растворился в воздухе. Оставалось одно: бежать вперед. Быть может, он успел так далеко уйти. И она побежала. Только добежав до Поварской улицы, окончательно поняла бесполезность усилий. Там его не было. Да и быть не могло.

Уставшая и обиженная, чуть не плача от досады, прикрывая варежкой отмороженный носик, дама повернула обратно. Дорогу преградило что-то большое и черное. Она отпрянула.

– В филера изволите играть?

Совсем не так мечтала она об этой встрече.

Как часто наши фантазии и мечты, такие близкие, такие яркие, такие доступные, что только руку протяни, вдруг улетают дымом, рассыпаются от пустяка, о котором и подумать невозможно. Как будто жизнь, не спрашивая наших желаний, безразличная к слезам, поступает с нами по своему усмотрению и непонятной воле. Не получился маскарад с ямщиком, подаренная воровка досталась другим. Бесценные мгновения, на которые она так рассчитывала, были потеряны. Потеряны окончательно. Все завершилось как нельзя плохо. Не то что радости не увидела в его лице, напротив: наградой ей был мерзкий, наглый, холодный тон. Холоднее мороза.

– Здравствуйте, господин Пушкин, – проговорила она, чувствуя, что под варежкой нос отогрелся и пустил жидкость. Только соплей не хватало в такой момент. И так хуже некуда.

– Что вы делаете в Москве?

Откуда такое умение быть гадким и бесчувственным? Ни один мужчина, видя, что она замерзает, не посмел бы играть ледяную статую. Без сердца и сострадания.

– Приехала праздновать Святки.

– Обещали мне уехать…

Она выжала варежкой нос, тут уж не до приличий, и грубо втянула воздух. Раз ему все равно, что она сейчас умрет от холода. И отсутствия теплоты.

– Обещание выполнено. Я уехала…

– Дали слово не возвращаться в Москву…

Какая невозможная жестокость. Неужели не видит, что она сейчас упадет в снег, в сугроб, в лед. Неужели у него в самом деле холодное сердце? Нельзя поддаваться мечтам, вот чем они кончаются.

– Слово имело силу для прошлого года. А теперь – новый…

– Вы на ходу меняете правила игры…

– Это вы их меняете, Пушкин! – в отчаянии прикрикнула она и топнула ножкой.

– Хорошо же, госпожа Керн… – проговорил он с мерзким угрожающим спокойствием.

– Меня зовут Агата! – сдерживая льющиеся слезы и сопли, выдохнула она.

– Как вам будет угодно… Агата Керн…

– Просто Агата, господин полицейский!

– Простите… Агата… Вернемся к нашему вопросу…

Нет, он не шутил, он начисто лишен человеческого сострадания. Неужели полиция так увечит мужчин? Перед глазами Агаты поплыл переулок, она была вынуждена вцепиться в рукав его пальто, чтобы не упасть. Пушкин не шелохнулся. Как будто ему и дела нет до ее страданий.

– Так вот, Агата, – нарочно выделил он имя, – в нашем договоре было важное уточнение: никогда. Никогда не возвращаться в Москву…

– Никогда не говорите «никогда», Пушкин, – чуть слышно пробормотала она. Холод притупил чувства, ей уже было все равно.

– Как прикажете это понимать?

Агата вдруг поняла, что если сейчас свалится и околеет у него на глазах, Пушкин, пожалуй, ткнет в нее ботинком, свистнет городового и забудет, что такая была. Уже забыл, как видно…

– Как понимать? Понимайте, что вы – черствый сухарь…

Логика и эмоции – две вещи несовместные. Пушкин давно знал, что женщинам можно приводить аргументы до тех пор, пока аргументы не кончатся у них. После чего женщины ломают логику и поступают по своему усмотрению. Впрочем, сейчас аргументы кончились у него. Он так обрадовался и растерялся, поймав Агату, что не знал, как себя вести. Может, предложить руку? Стояла она немного нетвердо…

– Это нелогичный тезис, – брякнул он, понимая, какую глупость сморозил. Да, сморозил на морозе, как сказали бы в книжонках, какие любит его тетушка.

Агата держалась из последних сил. Ей было дурно, без шуток.

– Пушкин, вы нашли мой подарок? – чуть слышно спросила она.

– Какой подарок?

– Вот в этом… Кармане пальто… У вас появился…

Сунув руку, Пушкин пошарил в шерстяном пространстве.

– Ничего нет, – сказал он. – Вероятно, выпал, когда вытряхивал сегодня пальто. Наверняка лежит в сугробе в Гнездниковском. Если дворник не подобрал.

– Мой подарок? – Агата уже плохо различала дома и Пушкина, перед глазами все превратилось в белесое пятно. – Вытряхнули… В сугробе… Дворник подобрал…

Он успел подставить руки. Агата рухнула, закатив глаза. Подхватив ее тело и проклиная себя за мальчишество, Пушкин побежал к Поварской, где должен быть извозчик. Она лежала, уткнувшись в его плечо. Показалось, что Агата в самом деле умерла, так промерзла одежда. На бегу он крикнул извозчика, который, на счастье, торчал у аптеки.

Сани подлетели, ванька расторопно откинул медвежью полость, Пушкин бережно уложил ее на толстый ковер и укутал по горло, подоткнув подушками. Он прикрикнул, чтоб скорее вез обмороженную в лечебницу, но Агата открыла глаза.

– Благодарю вас, – произнесла слабым голосом. – Не надо больницы… Мне уже лучше. Едем в «Лоскутную». У меня важная новость для вас, – и блаженно улыбнулась.