Последняя драма Шекспира - Наталья Александрова Страница 2

Лысый толстяк аплодировал с облегчением. Спектакль, слава богу, закончился, можно ехать домой и там расслабиться на диване с бокалом коньяка. И есть хочется, потому что буфет в этом театре оставляет желать лучшего. Откровенно говоря, дрянь буфет, бутерброды и то быстро кончились.

Занавес снова подняли, и актеры один за другим вышли на поклоны, сняв маски.

Исполнителя роли Яго встретили самыми громкими аплодисментами. Роли злодеев всегда самые выигрышные.

Наконец, последним к рампе вышел Отелло. Он оглянулся, ожидая, что рядом с ним появится Дездемона и они вместе примут свою законную порцию зрительских восторгов, но Дездемона по-прежнему лежала на постели.

– Переигрывает! – прошипела помощник режиссера Гиацинтова, которая стояла за кулисами.

– Или вообще заснула! – подхватила костюмерша Надежда Константиновна. – Коньячку перебрала в последнем антракте, да и расслабилась на кровати.

Гиацинтова вздохнула. Все в театре знали, что после того, как Коготкову бросил любовник, она стала пить. И вот что с ней делать? Неужели и правда заснула? Если так, то придется ставить вопрос перед Главным, чтобы Коготкову заменили. Не ждать же, когда она на сцене упадет, сраму-то будет…

Жалко все-таки Аньку, когда-то была хорошая актриса. Да вот не выдержала, сломалась из-за подлого любовника. Какие же все-таки мужики сволочи!

– Лиза! Тверская! – окликнула Гиацинтова исполнительницу роли Эмилии. – Толкни Коготкову! Что она тут покойницу изображает? Спектакль кончился!

Лиза, обернувшись на зрительный зал, бочком подобралась к ложу и вполголоса окликнула неподвижно лежащую Дездемону:

– Аня, спектакль окончен! Вставай, выходи на поклоны!

Дездемона не шелохнулась.

– Да что с тобой? – Тверская склонилась над Дездемоной и вдруг испуганно вскрикнула.

– Что происходит? – Гиацинтова вышла из-за кулис, не обращая внимания на зрителей.

– Она… она, кажется, и правда умерла! – дрожащим голосом пробормотала Лиза.

– Да что ты несешь? – возмущенно выкрикнула Гиацинтова. – Сама, что ли, выпила?

– Она как-то странно лежит… не шевелится…

– Занавес! – опомнилась Гиацинтова, и только когда занавес опустился, отделив сцену от все еще аплодирующих зрителей, подбежала к ложу Дездемоны. – Что с ней такое, сознание потеряла? – спросила озабоченно.

Все занятые в спектакле актеры столпились вокруг ложа и растерянно взирали на неподвижное тело. Потом так же единодушно все головы повернулись к помощнице режиссера – как всегда, от нее ожидали решительных действий.

Гиацинтова протянула руку и взяла Дездемону за запястье. Пульса не было.

– Кажется, она и правда умерла.

– Надо же, как вошла в роль! – подал голос театральный остряк Радунский.

Все остальные посмотрели на него с осуждением – в такие моменты шутки недопустимы.

– А что я сказал? – фыркнул Радунский.

– Бедная Аня! – всхлипнула костюмерша, хотя все знали, что она Коготкову терпеть не могла, вечно они скандалили из-за костюмов.

– Там кровь, – пролепетала перепуганная Тверская, показав на платье примы.

– Это бутафория! Краска! – авторитетно проговорила Гиацинтова. – Когда Отелло закалывается, он разбрызгивает вокруг красную краску, для ощущения подлинности… Ты что, забыла, что ли?

Затем она повернулась к Кириллу Седову, исполнителю роли Отелло, и строго проговорила:

– Кирилл Леонидович, вы что, так вошли в роль, что всерьез ее задушили?

– Валерия! – воскликнул Седов с поистине театральным темпераментом. – Что вы такое говорите? Я сколько лет на сцене! Сколько я Дездемон передушил! А сколько раз мы эту сцену репетировали! Что я, по-вашему, не знаю, как это положено делать? Да я ее почти и не касался! Знаю я эту Коготкову – ее чуть сильнее прижмешь, она потом такой скандал устроит – мама не горюй! Видите ли, у нее синяки и так далее, кожа слишком нежная, да дубленая у нее кожа… ой…

– И, между прочим, вовсе это не бутафория! – подал голос театральный пожарный дядя Костя, который под шумок незаметно протиснулся к ложу с покойницей.

– Что? – Гиацинтова так уставилась на него, как будто внезапно заговорил предмет интерьера. – Что вы такое говорите, Константин Сергеевич?

– Я говорю, что кровь не бутафорская, а самая настоящая!

– С чего вы взяли?

– А вы принюхайтесь! – Дядя Костя повел большим носом. – Самой настоящей кровью пахнет! У меня в позапрошлом году соседей зарезали, и полиция меня понятым пригласила. Кровищи было – ужас! И запах был ровно такой же, как сейчас.

– Ой, мамочка! – пискнула костюмерша.

– Он прав, – поддержал пожарного Седов. – Я свою кровь не здесь пролил, а ниже… вот она, на полу и на самом краю ложа. Она даже по цвету отличается!

– Вот только не надо этих панических настроений! – строго проговорила Гиацинтова и тоже принюхалась.

– Так что она не задушена вовсе. Зарезана она! – припечатал дядя Костя, неожиданно оказавшийся в центре всеобщего внимания и очень этим довольный. – Вот же, и рана имеется… – Он показал на грудь несчастной Дездемоны.

– Не трогайте ее! – воскликнула Гиацинтова. – Вообще ничего нельзя трогать до того, как приедет полиция!

– А Аня точно умерла? – пролепетала костюмерша, протиснувшись к самому ложу. – Может быть, ее еще можно спасти? Может быть, ей еще можно помочь? «Скорую» вызвать…

И она сняла с Дездемоны маску.

– Я же вам человеческим языком сказала – ничего не трогать! – рявкнула Гиацинтова.

Костюмерша ахнула и уронила маску на пол.

И тут все отшатнулись от неподвижного тела.

– Кто это?

– Это не Аня!

– Она вообще не из нашего театра!

Как выяснилось, никто из присутствующих не узнал мертвую женщину.

– А тогда где Коготкова? – поставила Гиацинтова вопрос ребром и оглядела присутствующих. – Если это не Анна, то куда она подевалась? Кто ее видел последним?

– Радунский! – неожиданно заявила театральная костюмерша и направила осуждающий перст на театрального острослова. – Я видела, как он разговаривал с ней во время последнего антракта! И за локоток придерживал!

Все повернулись к Радунскому.

– А что я? – забормотал тот, мгновенно утратив свое остроумие. – Ну да, я с ней разговаривал… а потом мы еще выпили кофе в актерском буфете…

– Вы еще и коньячку пятьдесят грамм тяпнули! – подала голос буфетчица Люся, появившаяся на сцене. Она всегда оказывалась там, где происходило что-то интересное.

– Ну, тяпнул! Ну, коньячку! – повысил голос Радунский. – Так сама же ты сказала – всего пятьдесят грамм! И что с того? Мне это нужно для куража! Для вдохновения!