Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры - Найо Марш Страница 2

Дождь овладел пьяцца Колонна. Огромные массы воды топили улицу и тротуары и били струями с крыш автомобилей — это походило на еще один сложный римский фонтан. Не считая редких, стремительно бегущих пешеходов, тротуары были пусты. Съежившись, Барнаби Грант, одинокий и нелепый под оранжево-красным зонтом, вытирал расквашенный нос, привлекая скептические взгляды. Официант куда-то запропастился, а его товарищи завели между собой один из тех непостижимых итальянских разговоров, с виду похожий на ссору, но очень часто заканчивающийся похлопыванием по спине и хохотом. Барнаби так и не понял, как долго он просидел под зонтом, прежде чем сделал страшное открытие, когда его левая рука привычно опустилась вниз и натолкнулась на пустоту…

Потом Грант вспоминал, что ему было страшно наклонить голову и посмотреть вниз — и не увидеть ничего, кроме железной ножки стула.

Дальнейшие ощущения, думал он впоследствии, можно было сравнить с тем, что испытывает тонущий человек. Потому что невероятный поток мыслей затопил его мозг. Барнаби подумал, например, о том, как долго он писал эту книгу, что она, бесспорно, лучшая из всех его работ и таковой, возможно, и останется. Он припомнил, как его агент однажды заметил, что опасно писать от руки, не делая копий. Каким же одиноким чувствовал он себя в Риме, практически не говоря по-итальянски, и при этом не потрудился воспользоваться своими знакомствами. Ему вспомнилось, неточно — чье высказывание? Сэра Исаака Ньютона? «О, Даймонд, Даймонд, ты не понимаешь, что натворил!» ^[5]

Грант подумал о невыразимой, ужасающей перспективе какого-то противодействия ошеломляющему, безысходному отчаянию его потери — глубинному ужасу самого события, из-за которого в груди словно толкался гидравлический таран. В голове застыла классическая фраза: «Я погиб». И он едва не выкрикнул ее.

И тут появился официант, притворно улыбающийся и торжествующий, а у обочины остановился конный экипаж с громадным зонтом для защиты сидений, голову возницы прикрывало что-то вроде матросской шапки.

Грант попытался сообщить о своей потере. Он показал на то место, где стоял кейс, помогая себе мимикой и жестами, затем выхватил разговорник и принялся судорожно его листать.

— Ho perduto, — нашел нужные слова Барнаби. — Ho perduto mia valigia. Он не у вас? Мой чемоданчик? Non trovo. Valigia ^[6].

Официант вскрикнул и глупо заглянул под стол и обвел взглядом затопленные водой окрестности. Затем бросился под навес и встал там, глазея на Барнаби и всем своим видом выражая недоумение.

Барнаби подумал: «Вот оно. Со мной никогда не случалось такой беды».

Возница мелодично позвал его, заставив тем самым очнуться и принять решение. Барнаби посмотрел на окружавшую его пустыню и забрался в экипаж.

— Consolato Britannico! ^[7] — крикнул Грант. — О господи! Consolato Britannico.

III

— Вот что я вам скажу, — проговорил консул, будто информация требовалась Барнаби Гранту, — это неприятное дело, знаете ли. Неприятное.

— Это вы мне говорите, мой дорогой консул?

— Именно. Именно. Итак, подумаем, что можно сделать, не так ли? Моя жена, — добавил он, — большая ваша поклонница. Она очень огорчится, когда узнает об этом. Она в некотором смысле интеллектуалка, — с улыбкой признался он.

Барнаби не ответил. Он пристально посмотрел на своего соотечественника поверх кипы перевязочных материалов, любезно принесенных сотрудниками консульства, и опустил забинтованную левую руку на колено.

— Ну, разумеется, — продолжил с сомнением консул, — это дело, строго говоря, для полиции. Хотя должен сказать… Однако, если вы подождете минутку, я сейчас позвоню. У меня есть личные связи… Согласитесь, ничто так не помогает, как контакты на нужном уровне. Итак, попробуем.

После ряда проволочек состоялась длинная и совершенно непонятная беседа, в ходе которой, насколько понял Барнаби, его назвали самым знаменитым британским романистом. Часто прерываясь, чтобы переспросить Гранта, консул продиктовал подробности происшествия, а когда закончил, рассыпался в благодарностях: «E stato molto gentile… Grazie, molto grazie, Signore» ^[8], понятных даже бедняге Барнаби.

Консул положил трубку и состроил гримасу.

— Не слишком меня там порадовали, — сообщил он.

Барнаби сглотнул и почувствовал дурноту.

Его заверили, что будет сделано все возможное, но, заметил консул, им практически не от чего оттолкнуться, верно? Тем не менее, с большей надеждой добавил он, всегда есть шанс, что Барнаби могут шантажировать.

— Шантажировать?

— Ну, видите ли, взявший кейс, вероятно, ожидал, если не улова в виде ценностей или наличных денег, то хотя бы каких-то документов, за возвращение которых будет назначено вознаграждение и заложена, таким образом, основа для торга. «„Шантаж“, — проговорил консул, — разумеется, не совсем верное слово. Более уместным было бы „выкуп“. Хотя…»

У него была привычка не заканчивать предложения, и это повисло в воздухе, полном чрезвычайного уныния.

— Значит, мне следует поместить объявление и предложить вознаграждение?

— Конечно. Конечно. Мы кое-что предпримем. Дадим моему секретарю подробности на английском языке, а она переведет и поместит в газеты.

— Я причиняю вам беспокойство, — заметил несчастный Барнаби.

— Мы к этому привыкли, — вздохнул консул. — Ваше имя и лондонский адрес значатся на рукописи, вы сказали, но кейс был заперт. Пользы от этого, конечно, никакой.

— Полагаю, да.

— Вы живете…

— В пансионе «Галлико».

— Ах да. У вас есть номер телефона?

— Да… кажется… где-то тут.

Барнаби рассеянно пошарил в нагрудном кармане, достал бумажник, паспорт и два конверта, которые упали на стол лицевой стороной. На обороте одного из них он записал адрес и телефон пансиона «Галлико».

— Вот, — отодвинул он конверт к консулу, который уже успел заметить на нем пышный герб.

— А… да. Спасибо. — Он усмехнулся. — Выполнили свой долг и послали им книгу, я вижу, — сказал он.

— Что? О… это. Ну, вообще-то, нет, — замялся Барнаби. — Это… э… что-то вроде ланча. Завтра. Не буду больше отнимать у вас время. Я бесконечно благодарен.