Лебединая песня. Любовь покоится в крови - Эдмунд Криспин Страница 2

Джоан вздохнула:

— Бедная Элси никак не примирится с моей безалаберностью. Садитесь, дорогая, и давайте чего-нибудь выпьем.

— Я вас не отвлекла от дела?

Джоан улыбнулась, показывая на шелковое платье:

— Видите, взялась кое-что подшить, но я прекрасно могу этим заниматься и разговаривая с вами, дорогая. Так что будем пить? Джин или?..

Они поболтали о пустяках, затем Элизабет с непривычным для себя смущением приступила к изложению цели визита:

— Я по поводу Адама… понимаете, я…

Джоан ласково улыбнулась:

— Мне все понятно, дорогая. Вы им… увлечены.

Эта высокая стройная женщина лет тридцати пяти была необыкновенно элегантна и мила. Искушенность в ней весьма удачно сочеталась с озорной веселостью.

— Это так заметно? — растерянно спросила Элизабет.

— Конечно. Всем, кроме Адама. Я даже как-то подумывала, не раскрыть ли ему глаза, но все же решила, что не стоит вмешиваться в чужие дела.

— Вообще-то именно об этом я пришла вас попросить, — проговорила Элизабет, краснея.

— Как забавно, моя дорогая. Не сомневайтесь, я выполню ваше поручение с большим удовольствием. — Джоан замолкла, размышляя. — Адам человек, скажем так, не слишком наблюдательный, но зато в высшей степени добросердечный. Благослови Господь вас обоих. Я завтра же этим и займусь.

И она этим занялась. Отвела Адама в артистическую гостиную и сообщила то, о чем он совершенно не подозревал. Тенор что-то бормотал в ответ неуверенным, слабым голосом. Джоан послушала и оставила его поразмышлять, а сама вернулась на репетицию.

Удивление Адама вскоре сменилось радостью, и он почувствовал себя совершенно счастливым. Его восприятие мира неожиданно обострилось, как будто сняли пелену и стало явным то, чего он прежде непостижимым образом не замечал. Всего десять минут назад Адам видел в Элизабет всего лишь приятную знакомую, а теперь горел нетерпением сделать ей предложение руки и сердца.

Его вызвали на сцену, где он с огромным удовольствием принял участие в расстройстве планов тупого и грубого барона Окса фон Лерхенау.

Когда же Адам наконец встретился с Элизабет, его вновь одолела робость. Дело дошло до того, что он целую неделю не нашел ничего лучшего как избегать ее, заставив свою возлюбленную — да, да, теперь уже возлюбленную — предаться печали. Шли дни, и Элизабет начало казаться, что известие о ее чувствах вызвало у него раздражение, а он не находил места, корил себя за нерешительность, не в силах ее преодолеть.

В конце концов Адам заставил себя действовать. Это случилось накануне репетиций в костюмах. Собравшись с силами, как будто ему предстояло участвовать во взятии вражеского города, а не делать предложение женщине, относительно которой было точно известно, что он ей нравится, Адам отправился для разговора.

Элизабет сидела в зрительном зале со спокойным, независимым видом на красном бархатном сиденье в центре первого ряда подобно бриллианту в драгоценной оправе. Ее окружало великолепие интерьера в стиле рококо. По обе стороны от едва заметной в полумраке королевской ложи в мягком сиянии позолоты расходились лучами ярусы. Вокруг колонн витали нежные херувимы Буше. Свисающая с потолка огромная люстра чуть покачивалась от сквозняка. Хрустальные подвески мерцали отраженным от сцены светом, как светлячки. Адам остановился, ошеломленный открывшейся ему красотой. Окружение вполне соответствовало тому, о чем он собирался ей сказать, но Адам медлил. Затем, посмотрев на часы, оценил происходящее на сцене и, убедившись, что репетиция закончится самое большее через полчаса, пригласил Элизабет на ужин.

В ресторане на Дин-стрит они сели за столик с лампой под красным абажуром в довольно многолюдном зале первого этажа. Их обслуживал весьма словоохотливый официант-киприот, невысокий, подвижный. Адам заказал очень дорогое красное вино и, сознавая назойливость официанта, отложил объяснение до кофе.

Но и тогда все как-то не клеилось.

— Элизабет, — начал он, — понимаете, я… ну, мне хочется сказать, что…

Она понимающе кивнула:

— И что же вы хотите мне сказать, Адам?

— А то, что я… вас люблю, — выпалил он и, как-будто боясь забыть текст, поспешно продолжил: — И прошу выйти за меня замуж. — Адам на полсекунды замолк, а затем добавил: — Да, замуж, — и посмотрел на нее с неуместным вызовом.

Элизабет улыбнулась: «Ну что взять с этого милого застенчивого идиота. Можно подумать, что он не замуж меня зовет, а вызывает на дуэль».

Заметив приближающегося официанта, она не стала медлить с ответом:

— Адам… ну, во-первых… спасибо. А во-вторых, такие решения принимают не сразу. Мне нужно подумать.

— Желаете ликер? — проговорил материализовавшийся рядом официант. — «Драмбуи», «Куантро», «Крем де Менте», один напиток прекраснее другого.

Адам, когда худшее миновало, заметно осмелел.

— Да что тут думать, дорогая Элизабет, решайтесь.

— У нас есть еще шартрез и замечательная водка, — не унимался официант.

— Да уйдите вы наконец, — буркнул Адам и посмотрел на Элизабет.

— Конечно, я согласна, дорогой, — произнесла наконец она. — Я вас обожаю.

— О поздравляю вас, сэр! — радостно воскликнул официант. — И вас, мадам. Позвольте принести вам бутылку прекрасного шампанского.

При расчете Адам вручил ему очень щедрые чаевые.

Медовый месяц они провели в Бруннене. Окна их номера как раз выходили на Люцернское озеро. При посещении Музея Вагнера в Трибшине Адам не удержался и сыграл вступительные такты из «Тристана и Изольды» на рояле Вагнера работы Себастьяна Эрарда. Они купили открытки под старину и разослали приятелям.

То, что новобрачные испытывали все это время, можно было без преувеличения назвать блаженством.

Однажды, когда они стояли на своем балконе, глядя на озеро, ставшее аметистовым в лучах закатного солнца, она сказала:

— Как замечательно, дорогой, что нашему счастью помешать никто не может.

Дальнейшие события показали, как Элизабет ошибалась. Нашелся кое-кто, готовый испортить им праздник.