Шантаж от Версаче - Татьяна Гармаш-Роффе Страница 2

Нет, в ней не было ничего броского и вызывающего, тонкое лицо было серьезно, хотя едва заметная усмешка бродила в уголках полных, чуть тронутых помадой губ. В костюме светло-серой тонкой шерсти, в узкой длинной (до середины икр) юбке, обнимавшей стройные ноги, она ничем не сверкала, кроме рубина на пальце, который вспыхивал темно и кроваво каждый раз, когда его обладательница вскидывала на прицел небольшой микрофон ко рту собеседника, как только последний этот рот открывал. Вместе с микрофоном вскидывались на прицел темные глаза, и представители самой мужественной профессии, до сих пор провожавшие взглядами-фотовспышками каждую короткую юбчонку, вдруг завороженно столбенели, наткнувшись на темные, с золотой искрой глаза журналистки. Реми решил подобраться поближе к этому чуду – в конце концов, почему бы ему тоже не дать интервью? – как по дороге наткнулся на еще одно удивительное создание.

Сначала была спина в светло-голубом. Просто спина, узкая, женская. А по спине струилась коса. Шелковистая каштановая коса до поясницы. Кажется, последний раз такие косы он видел в каком-то кино. И то в детстве.

Потом был полупрофиль нежной щеки (совсем девчонка!); он слегка прикоснулся, прося разрешения пройти (теплые плечи!), и обрел лицо. Лицо на него глянуло так, словно оно его узнало: радостно взмахнуло ресницами и порозовело. Этакое свежее яблочко… Актриса, должно быть, – начинающая, на ролях сусальных ангелочков. Тут народ какой-то натек на буфет детективов, а кто может натечь в Доме кино, как не его постоянные киношные обитатели?

Французскому детективу было невдомек, что народ в России может натечь откуда и куда угодно, если там тусовка.

– Бонжур, – сказал Реми, – вы не знаете, кто здесь отвечает за организацию? Я не вижу здесь одного своего русского друга и хотел бы о нем расспросить… – и вдруг спохватился, что говорит по-французски. Мир нынче говорит все больше на английском, что Реми несколько удручало как патриота: то ли дело в старые добрые времена, когда высшим шиком считалось… Впрочем, приходилось мириться с реальностью, и Реми переспросил на вполне приличном английском: добрый вечер, организация, русский друг…

– Я говорю по-французски… – заявило существо и распахнуло глаза. Реми тоже распахнул: в придачу к сказочной косе у этого существа водились неправдоподобные, почти круглые, теплые карие глаза.

– О, какая удача! – запел Реми. – Это необыкновенное везение! У вас потрясающее произношение! – Он врал: девушка говорила с акцентом. – А вы здесь тоже участвуете в симпозиуме?

В вопросе была легкая ирония – он был абсолютно уверен, что нет. Кареглазка не замедлила смутиться:

– Нет… Я просто пришла… И я не знаю, кто отвечает за организацию. Ничем не могу вам помочь, к сожалению.

– Вы актриса?

На этот-то вопрос Реми предполагал утвердительный ответ. Но она смутилась еще больше: «Н-нет…» – и покраснела еще больше.

Ресницы упали, лицо отвернулось, предоставив ему снова нежный овал розовой щеки, и Реми вдруг разозлился. Какого хрена он пристает к какой-то писюхе? Чего ему от нее надо? Чего ему вообще надо от женщин? Ничего! Ни-че-го! Он взял от них бессрочный отпуск.

Он суховато извинился и протиснулся дальше. Журналистки уже не было на прежнем месте. Он и ее не стал искать: чего ему надо от нее? Ни-че-го!

Симпозиум проходил в конференц-зале гостиницы «Космос», буфет был поскромнее, чем накануне, в день открытия, и, главное, уже не дармовой, и незваные гости больше не смущали рабочее настроение детективов. Сегодняшняя конференция заканчивалась в четыре, после нее в программе был какой-то музей, и Реми, выйдя из зала, решал дилемму «ехать – не ехать». Любителем музеев он не был, если не брать в счет музей криминалистики, но, с другой стороны, чем ему еще заняться в незнакомом городе, где люди говорят на незнакомом языке? Алексей, его русский друг, оказался болен ангиной – Реми навестил его вчера. Алексей звал к себе и сегодня, но… Неудобно беспокоить человека два дня подряд. К тому же больного, к тому же занятого… Так что, похоже, придется ехать в музей.

Вот тут-то он и увидел ее.

Он не сразу понял, где он видел эти круглые, теплые, карие глаза. Да и косы на этот раз не было: волна каштановых волос, с легкой рыжинкой в выгоревших за лето прядях, выплескиваясь из-под белого берета, свободно бежала по спине, цепляясь лишь по краям за белый ворс легкого пальто. Пальто было расстегнуто; под ним виднелся бежевый костюм, напомнивший ему чем-то Журналистку: тонкой шерсти, с узкой длинной юбкой, обнимавшей стройные ноги… В этой одежде кареглазка выглядела немного старше, чем показалась ему на открытии, – Реми поднял планку до двадцати – двадцати двух лет.

Он не знал, двинуться ли навстречу длинноволоске или притаиться, последить: чего это она тут делает, в гостинице, к кому пришла? Но карие глаза настигли его, распахнулись, рванулись к нему, и вслед за ними рванулась их обладательница.

Реми приготовил для нее лучшую из своих улыбок.

Долетев до Реми, девушка остановилась перед ним как вкопанная. Он только сейчас заметил, что ее верхняя губа слегка вздернута кверху, приоткрывая ровные зубки и придавая ее лицу выражение детской непосредственности.

Несколько мгновений она смотрела на него своими глазищами. Реми уж было озадачился: влюбилась, что ли? – и начал подыскивать фразу, которая могла бы вывести их из неловкого молчания, как она выговорила по-французски помертвевшими вдруг губами: «Помогите мне…»

Реми давно не столбенел в своей жизни – ни от страха, ни от избытка впечатлений, – но тут пришлось вспомнить, как это делается. Наверное, роль столба ему удалась на славу, поскольку девушка, не видя никакой реакции с его стороны, в совершенном отчаянии ухватилась за его свитер и горячо заговорила:

– Мне больше не у кого попросить помощи! Любой русский детектив будет обязан сообщить в милицию! А вы здесь чужой, вы – иностранец, и вы – не обязаны! Только вы можете мне помочь… Прошу вас!..

Все это было до такой степени неожиданно, что Реми не нашелся что ответить и уставился на нее изумленно, ожидая продолжения. Но продолжения не было. Девушка смотрела ему куда-то в грудь, кусая нежные губы. Ее рука в бежевой перчатке, до сих пор цеплявшаяся за его свитер, вдруг обмякла, разжалась, упала. Молчание затягивалось. Реми понял, что надо срочно выходить из столбняка.

– Что же у вас случилось? – проговорил он тихо и ласково, как разговаривают старые добрые доктора.

Но он, должно быть, передержал паузу, и кареглазка успела за эти мгновения прожить какие-то неведомые ему сомнения, поскольку она вдруг откинула голову назад, посмотрела на него в упор и заявила:

– Ничего.

Круто повернувшись, она направилась к выходу.

Реми колебался. Будь он причастен к научным, политическим, военным секретам – он бы сразу заподозрил неладное. В этом маленьком спектакле мог быть спрятан тайный интерес. Но какой тайный интерес можно иметь к частному детективу? Он быстро перебрал все возможные мотивы, отверг их все разом и заключил, что у девушки действительно что-то случилось серьезное, раз она – явно застенчивая! – решилась обратиться к незнакомому человеку за помощью.