Последний крик моды. Гиляровский и Ламанова - Андрей Добров Страница 2

— Не в этом дело!

Она снова пошла вперед.

— А в чем?

— Вы, Владимир Алексеевич, представляете, кто мои клиентки?

— Да почитай вся Москва.

— А что это за «вся Москва»? Нет, я не хочу ничего обидного сказать про этих дам, но ведь с ними положительно не о чем поговорить, кроме как о французских тканях, французских модах и французском крое. Да еще они пытаются вечно втянуть тебя в какое-то болото своей личной жизни. Но хуже всего знаете что?

— Что?

— Они думают, что пришли к портнихе.

Слово «портниха» Ламанова выделила с презрением, выпятив нижнюю губку.

— «Только пообещайте мне, Надежда Петровна, что лично будете шить это платье»! И очень недоумевают, когда я им говорю, что шить лично не буду, потому как совершенно это не умею.

— Вы не умеете шить?

Надежда Петровна весело засмеялась.

— Конечно, умею! И шить, и кроить, и все-все-все. Но не буду! Не буду! Я не портниха, я — моделистка! Никак не могу вдолбить в эти женские головы, что моделистка и портниха — это не одно и то же! Мое дело — творить, придумывать, руководить процессом, а вовсе не сидеть за «Зингером», обметывая петли.

Я кивнул.

Через минуту Ламанова снова остановилась.

— А какие иногда странные клиентки ко мне ходят, Владимир Алексеевич! Хотите расскажу?

— Конечно.

— Иногда и не поймешь — откуда они берутся, кто они такие. Вроде приходит с виду обыкновенная горничная или гувернантка. Но такой гардероб заказывает — прямо как принцесса Габсбургская.

— И платят?

— В том-то и дело! Наши дамы, особенно из дворянок, как привыкли? «Сшей мне сейчас, а расплачусь потом, как мужу деньги придут». И тянут — порой и по полгода. Отказаться нельзя — обидишь такую мадам, так она потом начнет про тебя всякие гадости рассказывать, клиентов распугивать.

— А эти, которые горничные, они платят?

— Сразу! Вперед! Иначе я бы и не бралась. Вот летом пришла одна. Мы ей сшили прелестное вечернее платье. Я как бы между делом спрашиваю — к балу готовитесь? А она молчит, как в рот воды набрала. Только кивает.

— Странно, — заметил я.

— Больше того! Три дня назад я ее заметила неподалеку — на Страстном бульваре — с детской коляской! Катит коляску, одета как бонна, а рядом — солдатик идет, любезничает. Не офицер, а простой солдатик. Вот откуда у нее были деньги на платье, а? Солдатик дал?

Я пожал плечами.

— Пойдемте дальше, Надежда Петровна, а то мы тут торчим на виду у всех.

Ламанова прибавила шаг.

— Давайте, — предложил я, — мне ваш ридикюль. Он, наверное, теперь тяжеленький?

— Нет, — улыбнулась Ламанова, — я об него греюсь.

Мы повернули на Петровку и пошли через бульвар, по направлению к Страстному.

— Мне это не нравится, — сказала она наконец. — Все это попахивает скандалом. А ведь не первая такая простушка шьет у меня нечто дорогое.

— Не первая?

— Третья или четвертая.

— Да, странно…

— Я понимаю, когда приезжает какая-нибудь купчиха из Саратова или Нижнего. Тянется к моде, хочет в своем городе быть первой модницей. Это понятно. Ни манер, ни приличного образования — только мужнин капитал, составленный на торговле селедкой или дратвой. Или чем они там торгуют. С ними мучаешься, но они хотя бы понятны. А вот такие… Появляются из ниоткуда и в никуда исчезают! Что это за женщины? Откуда у них деньги? Я ведь беру много, Владимир Алексеевич. Мне мало брать нельзя — надо держать марку!

Минут через десять мы дошли до Дмитровки. Здесь, на углу, под номером 23, стояло четырехэтажное здание доходного дома Адельгейма — зубного врача, прославившегося в литературных кругах тем, что как-то заменил коронку самому Достоевскому, приезжавшему в Москву по делам. Кстати, оба его сына стали неплохими актерами. Весь первый этаж здания и был арендован Ламановой под собственный модный дом. В высоких окнах стояло всего два безголовых манекена, одетые один в бальное голубое платье, а второй в прогулочный костюм из шотландки. Над дверями с причудливыми изогнутыми стеклами с латунными ободками была помещена большая вывеска: «Модный дом Н.П. Ламановой». И чуть ниже: «Поставщик Ея Императорского Величества» — с непременным двуглавым орлом.

— Ну вот, — с мягкой улыбкой сказала Надежда Петровна, — большое вам спасибо, Владимир Алексеевич, что проводили. Не хотите зайти согреться? Я вас чаем напою у себя в кабинете.

Я посмотрел вверх на окна.

— Темно уже, а свет ни в одном окне не горит. Где же жильцы?

— Съехали. Новый домовладелец собирается тут все перестраивать.

— А вы?

— Нас тоже попросили. Приходил от него управляющий — да только я выговорила себе еще полгода сроку.

— А потом куда?

— Никому не скажете?

— Нет, — улыбнулся я.

Ламанова сделала знак рукой, чтобы я нагнулся к ней. Надежда Петровна была маленького роста, пухленькая и очень милая. Нагибаться к таким — сущее удовольствие.

— Я строю собственный дом, — шепнула она мне.

— Где же?

— На Тверском бульваре. Только никому ни слова. Поклянитесь!

— Клянусь. Это не у Никитских ли ворот?

Ламанова укоризненно наморщила носик.

— Ну! Это же секрет!

— Хорош секрет, — заметил я, — когда уже и стройка идет, и архитектором не кто-то, а Лазарев. Вот что творит Елисеев на Тверской — это да, секрет. А ваш…

— Ну и ладно! — засмеялась Ламанова. — Мне нужно еще немного времени, чтобы достроить и переехать. А тут уж больно место хорошее. Да и известное моим клиенткам.

Мне показалось какое-то шевеление между манекенами. Мелькнуло несколько встревоженных лиц. Потом дверь отворилась и прямо на улицу, под свет фонаря выскочила взволнованная молодая девушка.

— Надежда Петровна! Надежда Петровна! Идите скорее!

— Оля? — удивленно спросила Ламанова. — Ты чего на холод выскочила? Простудиться хочешь?

— Надежда Петровна!

Ламанова стремительно подошла к ней и выслушала то, что девушка тихо прошептала ей на ухо. Потом растерянно повернулась ко мне.

— Это Бог знает что! Владимир Алексеевич, не пройдете ли внутрь?

— Что случилось?

— Не хочу говорить на улице.

— Хорошо, пойдемте.

Мы вошли в дверь. За нами юркнула и девушка.

— Вот, — указала она в угол просторного зала, где в кресле, расстегнув шинель и сняв шапку, сидел полицейский пристав. При виде Ламановой он встал и коротко поклонился.