По правилам корриды - Елена Яковлева Страница 2

— Это все, что вы можете мне сказать? — Мои измученные ночными сомнениями мозги отказывались воспринимать речи следователя Конюхова. Мне все еще казалось, что он чего-то не понял и мне стоит повторить свой рассказ, заострив внимание на деталях.

— К сожалению, — развел он руками, — к моему большому сожалению.

У меня мелькнула шальная мысль, что стоит только закричать, потребовать, может, даже стукнуть кулаком по столу, да, стукнуть изо всех сил, чтобы бумаги посыпались на пол, и тогда следователь Конюхов очнется от своего бюрократического сна и пошлет подальше должностные инструкции и директивы.

В этот момент дверь распахнулась, и в комнату просунулась взлохмаченная голова, объявившая зычным голосом:

— На Гончарной труп, семнадцать ножевых ранений…

Следователь Конюхов уставился на меня с укором во взоре, так, словно я должна была испытывать угрызения совести оттого, что до сих пор жива.

— Извините, я тороплюсь, — кинул он мне на ходу вместо прощания и уже у двери обернулся, посмотрел сквозь меня на своего напарника — парня лет двадцати пяти, в течение всего нашего разговора меланхолично попивавшего чай из надтреснутой чашки с изображением молодца в косоворотке и надписью: «Строен телом, а хорош ли делом?», и поторопил его: — И ты собирайся, тоже поедешь.

Все. Аудиенция окончена.

Парень поставил чашку на подоконник, вздохнул и бросил в мою сторону короткий смущенный взгляд, за который я уцепилась, как утопающий за соломинку.

— По-моему, он будет счастлив, когда найдут мой труп с семнадцатью ножевыми ранениями, — прошептала я, косясь на дверь, которая захлопнулась за бесчувственной спиной следователя Конюхова.

Парень натянул рыжую ветровку, покачал головой и бесхитростно возразил:

— Нет, он не будет счастлив, ведь это лишняя работа.

— Понятно, мой труп испортит вам статистику. — Я несла уже абсолютную чушь, лишь бы только не разреветься.

— Да он правда ничего не может сделать, — вступился за своего шефа парень.

— А кто может что-нибудь сделать? — тоскливо спросила я.

Он пожал плечами:

— По-моему, вы сами должны разобраться со своими проблемами. Поговорите с ними по душам, объяснитесь, ситуация как-никак деликатная… Найдите мудрого авторитетного человека, который может посоветовать…

— Кажется, я уже нашла такого, — усмехнулась я и повесила на плечо сумочку. — Не смею вас задерживать, вас ведь труп ждет, а ему требуется больше внимания, чем живому человеку. Впрочем, это ведь дело поправимое, не так ли? — Меня душил приступ истерического хохота.

— Им нужен мой труп? — бормотала я себе под нос, пересекая сумрачный вестибюль милицейского отделения. — Они его получат, очень скоро они его получат.

В дверях я столкнулась с каким-то типом, невысокого роста, с обширной плешью и маленькими прищуренными глазками.

— Пардон, — буркнул он и отступил в сторону.

— Ну да, ну конечно, — зачем-то сказала я и глупо ухмыльнулась.

На улице накрапывал противный мелкий дождь, я открыла зонтик, но порывом ветра его выгнуло в обратную сторону. Пару минут я боролась с ним, а потом плюнула, сунула зонт под мышку и побрела на противоположную сторону улицы, чтобы поймать машину. Оттуда приземистое двухэтажное здание милиции было как на ладони. Вот на ступеньки выскочил молодой напарник следователя Конюхова, замешкался, пожал руку плешивому типу, с которым минуту назад я столкнулась в дверях.

Дождь усилился, проезжающие мимо автомобили все, как один, заработали «дворниками». Серая «Волга» медленно, интеллигентно припарковалась в двух шагах от меня.

— Вам куда? — спросил парень-блондин.

— На Кутузовский…

Он молча распахнул дверцу.

Я умостилась на переднем сиденье, уставилась в мокрое лобовое стекло и заплакала в унисон дождю беззвучными невидимыми слезами.

«Как же так, как же так случилось, — думала я, — как же все полетело под откос, совершенно неожиданно, как гром среди ясного неба. Но таким ли оно было ясным, это небо?»

* * *

Эпизод первый. Двенадцатое марта 1999 года, дача в Ключах. Промозглый день, метель, все засыпано снегом, дорогой мы завязли в сугробе и бросили машину на лесной опушке в полукилометре от дома. (Назавтра полупьяный местный абориген освободил ее из снежного плена при помощи трактора. Небескорыстно, разумеется.) В гостиной на первом этаже сырой, нежилой дух, спасение от которого — камин. Камином занимается Филипп, я же сижу на диване, подогнув ноги и подоткнув под себя полы шубы. Ты ехала сюда за романтикой, лениво размышляю я, коченея, что ж, ты ее получила.

Огонь разгорается, становится теплее. Расстегнув шубу, я завороженно слежу за работой пламени, нещадно пожирающего сухие дрова, потрескивающие сладко и чувственно, как косточки юной красавицы в крепких объятиях страстного и опытного любовника. Филипп устроился на полу, у моих ног, тоже смотрит на огонь, положив голову мне на колени. Я счастлива, я всегда счастлива рядом с ним.

Тепло от камина распространяется волнами. Я сняла шубу и положила ее на подлокотник, Филипп медленно скользит губами по моей шее, зарывшись лицом в мои распущенные волосы, и шепчет какие-то бессвязные ласковые слова, журчащие ручейком по гальке… Ощущение, к которому мне за полтора года, наверное, следовало привыкнуть, но всякий раз, как мы оказываемся вот так близко, я забываю обо всем и зажмуриваю глаза, словно опускаю плотные шторы, отгораживающие нас от прочего мира, каким бы там распрекрасным он ни был… Бог знает, по какой причине в тот вечер я их случайно открыла и увидела отражение в зеркале над камином. Оно, это отражение, честно и старательно повторяло все, что попадало в поле его зрения: картину на стене, ковер на полу, диван и нас с Филиппом на нем. И еще глаза Филиппа, удивительно пустые и холодные. Человек с такими глазами не мог говорить тех нежных слов, что слышали мои уши.

Я навсегда запомнила этот день — 12 марта, потому что в тот день у меня в сердце поселилась тревога. Можно даже сказать, моя жизнь разделилась на две неравных части: до 12 марта и после. Первая была спокойная и, как теперь модно выражаться, стабильная, а местами вполне счастливая, вторая же… Нет, в двух словах этого не объяснишь, даже с помощью эпитетов вроде «ужасная», «драматическая» или «трагическая», поэтому из двенадцатого марта я прямиком перенесусь в седьмое июля.

Эпизод второй. Седьмое июля 1999 года. Моя московская квартира. С утра у меня голова раскалывается, все валится из рук, из-за сущих пустяков я довожу до слез Машу (нашу домработницу), и такое случается со мной впервые. Неизвестно откуда возвращается моя падчерица Вика, она тоже не в духе, и мы с ней привычно ссоримся, привычно, к моему большому сожалению. В последнее время мы не находим с ней общего языка, а ведь еще совсем недавно у меня не было человека родней.

Собственно, мы с ней почти не разговаривали, и наши редкие диалоги сводились к банальной ругани, причем по Викиной инициативе. Я уже боялась рот в ее присутствии открыть, потому что самая невинная фраза в моем исполнении немедленно удостаивалась нелицеприятного комментария из Викиных уст. Например, я подхожу к окну и замечаю: «Отличная погода». И тут же слышу в ответ: «Не все ли равно бездельникам, какая погода, им же не сеять и не боронить…»