Свидание на пороховой бочке - Елена Логунова Страница 2

— А я поеду в музей, буду морально готовить сотрудников к большому культурному событию и принимать ценный груз.

— Вот это именно то, что я называю грязной работой, — не поднимая головы, с притворным сочувствием заметила Трошкина и подмигнула мне из-под кудрявой челки.

Остаток трудового дня я честно строгала заготовки для будущих рецензий и к вечеру запасла с десяток таких болванок. Дополненные броским заголовком сверху и именем автора снизу, они легким движением руки превращались в готовые рецензии.

Право сочинения заголовков я, как обычно, оставила журналистам, чтобы они могли проявить фантазию и продемонстрировать фирменный стиль своего издания. Можно было ожидать, что канареечно-желтая газета «Живем!» в подражание Маяковскому броско озаглавит текст «Хочешь дерьма? На!», а помешанное на местной специфике региональное отделение информагентства «Интермакс» с тонким ехидством напишет, что «Европа удобряет кубанские черноземы современным искусством».

А вот у Трошкиной работа шла туго. Ничего более эффектного, чем незабываемое обращение «Уважаемые буржуазные свиньи», Алка не придумала, а с этим вариантом возникла неожиданная проблема. ВИП-приглашения следовало сделать личными, а «свинья» как существительное женского рода однозначно годилась только для дам.

— Коллеги, не расходитесь, мне нужна помощь зала! — заволновалась Алка, видя, что я уже собираю вещички. — Подскажите, как обратиться к мужчине? «Уважаемый буржуазный свин Иван Иванович»? Это как-то не по-русски.

— Почему это не по-русски? — не согласилась я. — Вспомни Владимира Владимировича: «Вырастет из сына свин, если сын свиненок».

— Это когда наш Владимир Владимирович такое говорил? — Горохов посмотрел на украшающий красный угол портрет президента.

— Это другой наш Владимир Владимирович говорил — поэт Маяковский, — сказал Веник-Вентилятор и троекратно сморщил породистый нос, как бы показывая, что фи, фи и еще раз фи не знать творчество классика советской поэзии.

— Так что со свином? — нетерпеливо напомнила о себе Трошкина.

— Самец свиньи называется кабан, — авторитетно подсказал из затемненной аппаратной Эндрю. — Напиши: «Уважаемый буржуазный кабан», будет очень брутально.

— Есть еще синонимы: хряк, вепрь, секач, кнур и боров, — хихикая, подсказал всезнайка Веник. — Но тут имеются некоторые немаловажные тонкости. Хряк — это некастрированный самец домашней свиньи, боров — это кастрированный хряк, а кабан — это полноценный в сексуальном плане самец свиньи дикой. Таким образом, если назвать боровом мужчину с нормальной потенцией, это будет оскорблением. В то же время, тихий, спокойный образчик хомо сапиенс вряд ли может быть назван кабаном, он либо хряк, либо боров — тут надо знать подробности его личной жизни.

— Однако, — пробормотала Трошкина, почесав в затылке шариковой ручкой.

Чувствовалось, что интимные подробности свиноводства ее не вдохновили, а озадачили.

— Ты подумаешь об этом завтра, — подсказала я подружке, с намеком постучав ногтем по циферблату наручных часов.

— Завтра надо будет отдать приглашения в печать, — вздохнула Алка и придвинула ближе тетрадку с нарисованными на полях свиными рылами в профиль.

Я засмотрелась на ее рисунки. Это были вдохновенные каракули в стиле другого нашего поэта-классика — Александра Сергеевича Пушкина, который имел привычку иллюстрировать свои стихотворные строки женскими головками, нарисованными одним росчерком пера.

Трошкина не подражала Пушкину. У нее пока что вовсе не было строк, а профили она рисовала исключительно кабаньи, с чрезвычайно брутальными клыками, вроде бивней.

— Не жди меня, я останусь до победного конца! — печально сообщила мне художница.

— Ты, главное, не пади жертвой в этой борьбе, — посоветовала я, забрасывая на плечо сумку. — Всем пока, до завтра!

— Ага, пока… «Уважаемый буржуазный свинтус Иван Иванович», — забормотала Алка, погружаясь в работу. — А? Каково? Или так: «Уважаемый буржуазный самец свиньи»?

— «Уважаемый буржуазный объект свиноводства», — опередив меня на финишной прямой к двери, успела посоветовать бухгалтерша Катя, но ее скучный казенный стиль эстетка Трошкина сразу же отвергла брезгливым «фу».

На улице шел дождь — настоящее стихийное бедствие для города с хронически неисправной ливневой канализацией и асфальтовым покрытием эротичного фасона «то ли есть, то ли нет».

Многочисленные ямки, канавки, рытвины и трещины уже заполнились жижей, по виду похожей на остывший кофе, а по запаху — на естественную среду обитания головастиков и пиявок.

Я с большим сомнением посмотрела на модельные туфли, названные лодочками отнюдь не за их мореходные качества. Медленно прокативший мимо меня эвакуатор с алеющей на горбу машиной погнал к обочине пенные волны, и я отпрыгнула.

— Подвезти? — со слоновьим топотом проскакав мимо меня по лужам, на ходу спросил Веник. — Ну, как хочешь!

Я открыла и снова закрыла рот. Если бы Веник действительно хотел меня подвезти, он дождался бы моего ответа, значит, вопрос был риторический — слабый выплеск остатков хорошего воспитания.

Грязевые фонтанчики из-под ног упитанного, но невоспитанного Веника озвучивали его путь бодрым плеском.

Я злорадно ухмыльнулась.

Продвигаясь к машине, Веник стремительно откатывался по шкале эволюции назад, в прошлое, а может быть, в одно из предыдущих своих воплощений, и все больше походил на грязную свинью. Художница Трошкина могла бы написать с него прекрасный портрет хряка маслом.

И тут я внезапно вспомнила: масло! Свежайшее сливочное масло из буфета расположенной неподалеку мэрии!

Я купила его по наказу папули, который собирался готовить торт-суфле, в рецепте коего в большом количестве присутствует это самое масло. В моих собственных интересах позаботиться о том, чтобы данный продукт был максимально свежим. Папа как истинный кулинар-изобретатель склонен к риску и в порыве вдохновения запросто может пренебречь такой мелочью, как истекший срок годности одного из ингредиентов, а страдать потом нам, едокам!

Купленное в обеденный перерыв масло пребывало в холодильнике, холодильник — в кабинете шефа, а шеф — в огорчительном заблуждении, будто хорошие сотрудники никогда не дезертируют с линии трудового фронта в восемнадцать ноль-ноль.

То есть я не могла позвонить Трошкиной и попросить ее перед уходом с работы заглянуть к Броничу с реверансами и нежным лепетом: «Тут Кузнецова у вас свое маслице забыла…» Хрен я тогда получу, а не маслице и квартальную премию!

Единственным правильным решением было вернуться, положить сумку, снять куртку, стереть с туфель уличную грязь и самой зайти к шефу за маслом, как можно убедительнее изображая трудоголика, застигнутого приступом голода у станка. Тем временем, может, и дождь прекратится.

Подбодрив себя этой мыслью, я вернулась в здание, но не пошла прямо в офис, а сначала завернула в туалет. Тут надо сказать, что интерьерный дизайн нашего офисного здания не назвал бы роскошным даже Жора Горохов с его необычным чувством прекрасного. У нас все очень просто.