Тело Кристины - Макс Монэй Страница 2

— А что ты об этом скажешь?

Я брезгливо потыкал пальцем второсортный палас с халтурным переплетением желто-красного цвета в таком сочетании, что стошнило бы даже бывалого моряка.

— Он неплохо бы смотрелся на паркете в гостиной, — ответила она на полном серьезе.

Уже неделя, как я тестировал ее по всем параметрам. Она понятия не имела о моих глубочайших сомнениях по ее поводу, и у меня хватало ума не показывать ей ни сном ни духом свои опасения. Хотя, вспоминая о той жизни, я до сих пор тешу себя бессмысленной надеждой, что какая-нибудь другая, более ловкая, более сообразительная и, как следствие, более симпатичная — одним словом, другая, заметила бы косые взгляды, фальшивый тон, наигранные жесты, да мало ли что еще! Я перестал быть самим собой, и она, влюбленная каракатица, она это тут же уловила. В глубине души мы оба ненавидели японскую кухню, и поэтому в ту пору я регулярно объедался модными суши. Мы оба испытывали первобытный страх перед непарнокопытными, и поэтому каждую субботу я рисковал жизнью на спине у глупейшей твари под названием «лошадь». Она послушно принялась обожать сырую рыбу и запах свежего конского навоза. Убого мы выглядели — два сапога пара, сражаясь с китайскими палочками в дешевом ресторане и тряся почками на скорее неуклюжих, чем опасных платных клячах. Даже если вы узнали себя, это не смешно. Я все ждал, когда она наконец проколется и покажет себя. Но она держалась паинькой. Как будто последний раз в жизни бросала вызов судьбе. Сильная женщина. Она улыбалась мне со своей платной кобылы как умственно отсталая. Временами этого было достаточно, чтобы развеять мои тайные сомнения. В те счастливые мгновенья мне казалось, что яйца жмут мне просто невыносимо. Я обращался с ней по низшему разряду, я склонял ее, как мог, но она стойко корчила из себя самую счастливую женщину на свете. Как же ты пересидела, бедная девочка.

Господи, прости меня грешного, но я только что обоссался. Просто рука не поднимается на это антикварное чудо из эмали, которое служит мне уткой, да простит меня бабушка. Как пацан, согнутый нуждой в три погибели, я сдал оружие. Прости, бабушка, было темно, а до выключателя я не дотянулся. Да расслабьтесь вы! Мой ковролин уже не первый раз впитывает мои маленькие капитуляции. Мне почти стыдно упоминать столь унизительные подробности, но, похоже, если я опущу хоть самую мелочь из этого грязного дельца, мне просто никто не поверит. И поэтому признаюсь: да, я плачу посреди своей комнаты в наступающих сумерках, в мокрых подштанниках и в мокрых трусах, воняя мочой. Я икаю и содрогаюсь, как годовалый младенец, пуская сопли пузырями, и с каждым всхлипом из меня по капле безвозвратно уходит инстинкт самосохранения, а точнее, то последнее, что от него осталось.

Первое сомнение закралось совершенно неожиданно одним безоблачным утром. Дошел бы я до той ручки, до которой докатился сейчас, если бы в то прекрасное, в то промозглое утро остался под одеялом? Каждый нормальный человек понимает, что это равносильно избавлению от верной беды. Где бы я был сейчас, я вас спрашиваю, если бы все-таки устроил себе заслуженный выходной и повалялся чуточку еще как нормальный человек? Так нет. Этим утром, этим промозглым утром я вышел на кухню и предложил ей сделать ребенка. Оговорюсь, что с самого начала наших отношений она была в курсе, что я категорически против детей.

А, вот вы меня уже и разлюбили! Подумать только, он не хотел иметь детей! Вот теперь вы по-другому смотрите на мои сорок два, которые, не мелочитесь, произвели-таки на вас впечатление пару страниц назад? Теперь я их практически заслужил. Так им и надо, всем, кто не хочет иметь детей. Сорок два… А это не так уж плохо для такого отморозка. Правильно, человеку вообще много не надо!

Меня всегда бросало в дрожь от существ, высота которых превышала метр с кепкой. Любой гуманоид ростом метр двадцать одним фактом своего существования уже выводил меня из себя. Нет, моя история здесь совсем ни при чем. Дети и карлики всегда пугали меня больше, чем верзилы двухметрового роста. Не проблема, если чувак при этом вооружен секирой или кувалдой. Я с разбегу брошусь к нему на руки, чтобы спастись от карлика. Может быть, я просто предчувствовал, что однажды эти крошечные твари станут для меня динозаврами? Мой «рост» от пола 30 см. Трехлетний ребенок может контролировать меня, не напрягаясь.

Мои ночные видения полны кошмаров: ясельные группы лавиной обрушиваются на меня и дубасят погремушками, а потом целая армия в памперсах многоразового использования под предводительством неходячего в трости-коляске проносится по мне и превращает меня в модный коврик. Клоунская голова грудника-предводителя могла бы сойти за человечью, если бы не улыбка. Ни один примат не способен на оскал такой ширины. Скабрезная улыбка и крошки от миндального печенья на зубах. Грудники маршируют по мне строевым шагом, в раскоряку задирая дутые ножки.