Сфинксы северных ворот - Анна Малышева Страница 2

Но молодой человек, который представился Дидье, с чисто галльским дружелюбным добродушием предложил ей не волноваться.

— Наталья мне ничего не говорила, но если она вас ждет, переночуйте здесь. Утром она собиралась приехать. Я сам ее жду.

— А нельзя ли ей позвонить?

Но выяснилось, что Дидье не знал телефонного номера парижской квартиры, да и о ее местоположении имел самое смутное представление.

— Это где-то в Латинском квартале, недалеко от Сорбонны, — проговорил он и добавил с выражением восторга: — Шикарно!

Дидье оказался сыном соседа, чей сад и дом располагались сразу за оградой. Устраивая гостью на ночлег (спален на втором этаже оказалось несколько), молодой человек успел вкратце рассказать Александре обо всем на свете. В частности, о том, что сейчас он нигде не учится и толком не работает, потому что «пока присматривается», Наталья платит ему «кое-что», чтобы он «присматривал здесь за всем», а сама появляется редко. Ему девятнадцать лет, у него три сестры, из которых старшая уже присматривает за младшими, совсем маленькими. В целом, у Александры создалось впечатление, что Дидье и к ней «присматривается»: художница то и дело ловила на себе пытливый взгляд его больших голубых глаз, веселых и одновременно лукавых. Наконец молодой человек пожелал ей спокойной ночи и скрылся в коридоре, закрыв за собой облезлую дверь, некогда выкрашенную синей краской.

Оставшись одна, Александра опустилась на кровать, покрытую шерстяным красным одеялом. Пощупав тюфяк и с удивлением убедившись, что он набит соломой, она откинула одеяло и осмотрела пожелтевшие от старости простыни, плоскую подушку, словно еще хранившую отпечатки покоившихся на ней когда-то голов. Возле кровати на щелистом дощатом полу лежал коврик, связанный из цветастых тряпиц чьими-то терпеливыми руками. На окне сиротливо висела слишком узкая ситцевая занавеска, розовая в синий цветочек. Откинув ее, Александра приотворила разбухшую раму и впустила в спальню порыв свежего ночного ветра, принесшего с собой лепет капель, падавших с близкой крыши в водосточный желоб.

«Однако, что за восхитительная глушь! — сказала она себе, вглядываясь в непроглядную тьму, которую до самого горизонта не нарушало ни единое световое пятно. — Можно подумать, я перенеслась лет на сто пятьдесят назад… В пору дилижансов и газовых рожков…»

Переодевшись, женщина отправилась искать ванную комнату. Дверь в свою спальню она оставила распахнутой, чтобы падающий оттуда свет хоть немного освещал темный коридор. Все двери, которые она открывала, оказывались незапертыми. За ними находились комнаты, обставленные так же скудно и примитивно, как ее собственная спальня, или немногим лучше. Кровать, часто даже без матраца, простой стол, грубо сколоченный стул, шкаф топорной работы — типичная меблировка большинства деревенских жилищ, обитатели которых куда больше времени проводят в поле, чем в доме. Спустившись на первый этаж, она обнаружила кухню пустой и темной. Дидье бесследно скрылся, и напрасно Александра, стоя посреди кухни, звала его, все больше повышая голос. Парень явно ушел домой. В более чем скромной ванной комнате, которую художница обнаружила на первом этаже, и вода, и газ в колонке были перекрыты. Она побоялась самостоятельно их открывать. С бытовыми устройствами ей патологически не везло, Александра опасалась устроить потоп, а то и взрыв, крутя незнакомые и не самые современные вентили. Приходилось смириться с тем, что придется лечь спать, не умывшись.

«Хотя, какие нежности… Можно умыться под водосточной трубой в саду! Дождевой водой, роскошно!»

Так художница и поступила. Входную дверь, по деревенскому обычаю, Дидье, уходя, не запер. Выйдя под навес, она немедленно обнаружила искомую бочку, уже переполненную, — вода так и хлестала в нее, стекая с крыши по желобу. Дождь, притихший было, внезапно вновь усилился. Александра тщательно вымыла руки с мылом, ополоснула лицо, почистила зубы и, вытираясь, несколько минут прислушивалась к невероятной, сокрушительной тишине деревни, давно спавшей крепким сном. Медля уходить, она усмехалась, вспоминая свою мастерскую в Москве, давно превратившуюся в берлогу из-за отсутствия элементарных удобств. Заброшенный дом, где располагались мастерские, почти все уже вымершие и покинутые, шел под реставрацию, и скоро этот последний приют предстояло покинуть… Нужно было куда-то перевезти все книги, инструменты, старые холсты, множество бумаг и прочего хлама, который Александра копила больше десяти лет жизни в мансарде, под крышей особняка. Расстаться с этим домом на Китай-городе для нее было бы так же странно и тяжело, как попрощаться со своим именем.

«Вот если бы у меня был на примете такой деревенский дом! — вдруг подумала она, не в силах вернуться в кухню, завороженная музыкой дождя, шумящего в весенней ночи. — Почти пустой, ничем не загроможденный, чистая страница, на которой можно рисовать все, что душе угодно! Ах, как бы мне было здесь удобно и хорошо! Простор… Покой… Невероятная тишина!»

Коренная москвичка, горожанка до мозга костей, чья любовь к пейзажам носила больше художнический интерес, чем личный, она внезапно ощутила острое желание уединения. Не одиночества в самом центре огромного города, которое стало ей привычным за последние годы, а настоящего затворничества. Александра с нежностью думала о жизни в этой деревне, затерянной среди невидимых и необъятных полей, о которых художница догадывалась лишь по запахам пробуждающейся земли, приносимым порывами теплого влажного ветра…

Вернувшись в дом, она все же заперла входную дверь на щеколду. Налив стакан воды из чайника, Александра пошарила в карманах куртки, висевшей на спинке стула. Она повесила ее здесь на просушку, и на каменных плитах пола уже образовалось несколько крохотных лужиц. Упаковка с таблетками отыскалась во внутреннем кармане. В последнее время у нее вновь, уже не в первый раз, нарушился сон, и художница порой прибегала к помощи снотворного. Вытряхнув из коробочки две голубоватые овальные таблетки, она запила их водой, прислушиваясь к легким скрипам лестницы. «Дом старый, полузаброшенный, — подумалось ей, — наверняка здесь множество невидимых глазу жильцов, которых и услышать-то можно только по ночам! Скорее всего, и полевки есть, ведь пашни рядом, и жучки-древоточцы, а может, даже и летучие мыши?!»

Закинув голову, она сделала последний глоток и осмотрела потолок, довольно высокий для деревенского дома. Давно не беленный, серый и покрытый паутиной, он лежал на балках из темного дерева, как почти в каждом доме в этих краях. Наружная проводка, проложенная вдоль балок и укрепленная загнутыми гвоздями, трещины в неровной штукатурке, свисающие с балок обрезанные нитки, служившие некогда для просушки перечных стручков или фасоли, — все это было обыкновенно, все встречалось художнице во время ее многочисленных странствий по европейским провинциальным городам и деревенькам.

Летучих мышей, которых Александра втайне боялась увидеть, к ее великому облегчению, не оказалось. Она не могла забыть единственного, поистине кошмарного случая, когда ей во время деревенской ночевки на Сицилии едва не вцепился в лицо потревоженный огромный нетопырь, которого она с первого взгляда приняла за кожаный мешок с орехами, подвешенный в углу возле очага. С тех пор Александра внимательно осматривала потолки помещений, где можно было хотя бы предположить наличие летучих хищников.