Трое обреченных - Алексей Макеев Страница 2

— Моя фамилия Пантюшин, — жалобно представился мужичонка, — Николай Иванович…

— Надеюсь, не бомжуете? — строго спросил Максимов, перехватывая обращенный к початой бутылке взор.

— О, что вы, конечно, нет… — испугался мужичонка. — У меня квартира на левом берегу — немного тесная, но зато приватизированная… Я фотографом работаю… Заказики, знаете ли, случайные денежки… Свадьбы, похороны, первые звонки… гм, последние звонки… Могу и вам, если пожелаете, сделать групповое фото… Забесплатно, разумеется.

— Мы не фотогеничные, — ответила за всех Екатерина.

— Особенно по утрам, — добавил Вернер.

— А сюда вас привело… — изобразил многозначительное многоточие Максимов. Фразу о конце трудового дня он уже приготовил к озвучиванию, но решил на всякий случай подержать за зубами.

— Дела сердечные, — глядя, как картинно берется посетитель за сердце, предположил Лохматов.

— Сердечно-сосудистые, — поправила Екатерина. — Уж поверьте мне как бывалому медику.

Посетитель, казалось, не слышал, о чем шепчутся сотрудники. А может, слышал, но не реагировал. Он отнял трясущуюся руку от сердца, добыл из картонной папки несвежую газету «Московский комсомолец» и бросил перед Максимовым на ворох бумаг.

— Вы обязательно должны найти эту женщину… — забубнил он с визгливыми нотками, шныряя по сторонам воспаленными глазами. — Это не женщина, это исчадие ада… — Правая рука непроизвольным молитвенным жестом вознеслась к потолку. — Эта женщина меня преследует уже три дня… Она идет за мной по пятам, умело маскируясь, и смотрит на меня, смотрит… Она желает свести меня с ума, я знаю!.. — При этом мужичок осклабился перекошенной дрожащей улыбочкой и погрозил Максимову пальчиком. — Но она меня не проведет, я хитрый, я всегда ношу с собой фотоаппарат, я снял ее, она испугалась, спряталась… Но я знал, что она опять появится, я знал… И она появилась! Я чувствовал, как она смотрит на меня, когда я выходил из дома… Я чувствовал ее взгляд, от него невозможно спрятаться…

— Ну отчего же, — пробормотал фонареющий от незнания Олежка. — Спрятаться можно от чего угодно, даже от старости.

— Это как? — оживилась Екатерина.

— А вы несмелый человек, батенька, — усмехнулся Максимов. — И косноязычие у вас какое-то поэтическое. Это не вы «Чевенгур» написали? Чем фотографировать женщину, могли бы подойти к ней, поговорить, в случае надобности вызвать полицию.

— Нет! — воскликнул в ужасе Пантюшин. — Разве вы не понимаете, что ей того и нужно? Уж она придумает, что сказать полиции!

Максимов перехватил скорбный взгляд Екатерины.

— Я не хочу с ней разговаривать! — гнал клиническую чушь Пантюшин. — Я не хочу о ней ничего знать, кроме того, где ее можно найти! Найдите ее адрес, прошу вас, умоляю, я заплачу, у меня есть деньги — целых десять тысяч рублей… нет, уже девять — ничего не жалко… Заклинаю вас, откопайте ее адрес, осталось всего четыре дня…

Мужичок внезапно заткнулся — выпучил глаза, как будто кляп проглотил. Максимов со вздохом поднялся и подошел к окну. Суетливый антропогенный пейзаж его обычно успокаивал, настраивал на рабочий лад. Неслись машины, спешили люди… Толпа, оседлавшая кучку лавочек у клуба «Вавилон» — рядом с «Автозапчастями», — могла бы послужить иллюстрацией к библейскому сюжету — разговаривали на родном языке (русском матерном), но ближнего в упор не понимали. Кто-то от досады размахивал кулаками. Подъехавший наряд вавилоняне тоже не поняли, что, впрочем, не повлияло на результат. Самых громких жертв смешения языков утрамбовали в фургон, повезли к братьям по разуму…

— Ну что ж вы так, гражданин Пантюшин, — повернулся Максимов к посетителю. — Трудно высказать и не высказать? Поясните, пожалуйста.

Пантюшин резко сглотнул.

— Какая женщина? — в упор резанул Максимов. Посетитель задергался.

— Имя, фамилия? Почему ей доставляет удовольствие следить за вами? А еще лучше, Николай Иванович, давайте с самого начала. Любая история имеет свое начало, согласны? В отличие от конца — который имеет далеко не всякая история. А пока мне наша беседа напоминает — уж не обижайтесь — беседу врача с пациентом.

Подобная прямота незваного посетителя в корне не устраивала. Он утер ладонью пот со лба и начал усиленно заикаться:

— Если в-вы н-не верите, п-п-поговорите с М-млечниковым Анатолием Павловичем. Он п-подтвердит, что я г-говорю ч-чистую п-правду… Б-будет п-поначалу врать, отнекиваться, юлить, п-потому что с-слабак бесх-характерный, но потом с-сознается, куда он денется? Вы спросите у него, спросите…

Олежка морщил лоб, пытаясь вспомнить телефон, звонок по которому в данной ситуации стал бы спасением. Екатерина незаметными шажками пятилась к двери. А посетитель потихоньку выходил из состояния клинического бреда. Мутные глаза шныряли по углам. Когда они столкнулись с початой бутылкой водки, муть из глаз исчезла. Пантюшин издал утробный жалобный звук и прокашлялся.

— Нальете? — с надеждой глянул на Максимова.

— Налей, — Максимов сделал знак Олежке, находящемуся в непосредственной близости от сосуда. Русские же люди, неудобно как-то.

Выхлебав предложенное, Пантюшин вздрогнул, срыгнул, и в тот же миг случилась разительная перемена. Трясучка кончилась. Он обозрел присутствующих осмысленным взором и тихо ужаснулся — дескать, чего это я делаю? С колен слетела картонная папочка, но он не заметил, подпрыгнул, завертелся в поисках выхода.

— Туда, — услужливо показала Екатерина.

— Извините… — пробормотал посетитель, со страхом покосился на Максимова и быстрее истребителя полетел к двери. Через несколько секунд содрогнулся подъезд — от бешеного топота.

Сыщики переглянулись.

— Странно как-то, — пожал плечами Максимов.

— Да ну его в баню, — отмахнулась Екатерина. — На этой работе каждый посетитель странный. Мы сами, недалек тот день, станем странными и будем мычать и блеять. Между прочим, половина седьмого. Вечеринка состоится или перенесем на лучший год?

— Разливаем, — схватился за бутылку Лохматов. — Выпьем за отсутствующего в наших рядах. Чует мое сердце, он скоро придет.

— Не гони, — поморщился Максимов. — Колбаса не чищена, селедка не резана… Люба, ты уснула? Живо освободить мой стол — он просторный! Отсель и будем грозить трезвому образу жизни!

Любаша послушно обхватила стопки бумаг, потащила к себе в приемную, бормоча на ходу, что, судя по обилию макулатуры, мы живем в Таиланде, где бумагу делают из слоновьего дерьма, а слонов у них — до этой ма… в смысле очень много. Максимов распоряжался дальше — резать мясное, чистить рыбное («Да не здесь, Любаша, горе ты наше луковое — в приемной чисти!»). Екатерине — обеспечить стол салфетками, Лохматову — стульями.

Завалился Вернер с коньяком под мышкой — злой и взбудораженный.

— Ты кого-то крепко поколотил, — заподозрил Максимов.