Сломанные побеги - Михаил Март Страница 2

Гость, которому перевалило за пятьдесят, выглядел мальчишкой рядом с хозяином. Высокий, без лишнего веса, всегда элегантный, с приятным лицом и хорошими манерами.

Он смело прошел в кабинет друга и плюхнулся в кресло возле журнального столика.

Судя по одеялу и подушке, лежащим на узком кожаном диване, хозяин спал здесь и не заходил в роскошную спальню, где стояла огромная кровать красного дерева с балдахином времен Людовика XVI. После смерти жены Аркаша сник и превратился в сухой стручок. А когда-то женщины не отрывали от него глаз Время безжалостно. Оно и лекарь, оно и убийца.

Плотные шторы задернуты, духота, разбросанные по копру ноты и огромная лампа с абажуром на рояле. Обстановка здесь давно не менялась. Гостей в доме не принимали, кроме приходящей дважды в неделю домработницы и медсестры, делающей уколы по утрам. Павел Михайлович был редким, да и не частым исключением.

На столе появились рюмки и конфеты. Другой закуски под коньяк не нашлось.

Хозяин сел напротив и приготовился выслушать очередное изложение очередной страшной трагедии, постигшей вполне респектабельного и удачливого джентльмена, привыкшего делать из мухи слона. Это его работа. Из сюжета, помещенного в рамки трех фраз, он пишет роман в десяти главах. Хозяин не переставал удивляться фантазии своего друга и с удовольствием читал его книги.

— Так вот, дорогой мой Аркадий Семенович. Дело мое — дрянь.

Писатель выпил три рюмки подряди рассказал о своей трагедии. Во всех деталях и подробностях со свойственным ему пылом и темпераментом. Могло показаться, что в кабинете издателя сидел совсем другой человек.

— Хорошенькое дело, взглянуть на себя со стороны. Как? Перечитать все свои пятнадцать романов? Достаточно рецензий. Вот они и были взглядом со стороны. Глупости. К качеству можно придраться, не спорю. Но тогда не надо меня подстегивать. Я буду писать одну книгу в год, а не три. И кого сейчас интересует язык? Сюжет — вот что определяет успех.

Аркадий Семенович откинулся в кресле, так и недопив свою рюмку.

— Читатель определяет твой статус, Пашенька. Падение, как ныне модно говорить, рейтинга, дело серьезное. Самое печаль-нос из всего, что я слышал от тебя за последние пять лет, не считая ухода Алены. Но тут я на ее стороне. Однако жену вернуть можно. Если ты поступишься своей гордыней. Упрямый, с паршивым характером, резкий. Одним словом, не подарок. И все же личная жизнь — вещь поправимая. А потерять славу можно лишь раз и навсегда. Если она возвращается, то после смерти. Других случаев я не знаю. И все же не стоит отчаиваться. Тебе пятьдесят два года. Самый расцвет у творческих людей.

— Закат.

— Закат у меня. Шестьдесят девять. Меня уже давно списали в утиль. А когда-то моя музыка неслась из окон каждого дома. Слава — красивая молодая любовница. Когда ей вздумается, тогда и бросит одного и уйдет к другому. Сядь за стол, напиши хороший роман и отнеси другому издателю. У тебя имя, бренд, ты не с улицы пришел.

— Бренд принадлежит издательству. Таковы условия контракта. Я не могу писать детективы под своим именем для других издательств, пока не погасится последний договор. А новое имя никто раскручивать не станет. Будь я Достоевским, меня даже читать не стану.

— Безвыходных положений не бывает.

— Брось, Аркадий. Мы знакомы с тобой сорок лет.

— Помню, помню. Сорок лет назад ты был отпетым разгильдяем. Правда, эстетствующим, но разгильдяем. Никто не верил, что из тебя может получиться что-то путное.

— Мне было тринадцать. А сейчас даже не сорок. Я всю жизнь вращался среди элиты. Сам чуть ли не стал артистом. Сколько знаменитостей знал. Где они? Кто-то выстоял, но основная масса сломалась. Нежные души. Спились, умерли, исчезли, забыты. Забвение — смерть. Человек с именем, пусть даже забытым, не может торговать на рынке китайским ширпотребом под началом Абдуллы или Ахмета. Проще сдохнуть.

Аркадий долго молчал. У него не имелось рецептов от подобных болезней.

— Ты что-нибудь придумаешь. С твоей-то фантазией! Только не сдавайся.

— Легко сказать. Когтей и зубов уже нет цепляться за отвесную скалу.

— У тебя есть время. Ты взял тайм-аут.

— Чепуха. На унизительные условия я никогда не соглашусь. Этот вопрос закрыт.

— А жить на что будешь?

— С голода не сдохну.

— С твоими запросами?

— Мне их обрубили на три четверти. Творчеством не занимаются за жалование ресторанного вышибалы. Это ты можешь себе позволить сидеть взаперти и писать симфонию, я так не сумею.

— Как писал, так и будешь писать. Эту бациллу не уничтожишь. Артист не станет играть перед зеркалом, а творческие одиночки — рабы своего ремесла. Художники, композиторы, писатели — люди обреченные.

— Тебе виднее. Но я еще не привык к роли раба.

— Я пишу свою последнюю симфонию. Собственный реквием. Прошу не путать меня с Моцартом. Я умер три года назад вместе со своей Лидочкой. Сейчас меня держит на свете только симфония. Помнишь Юру? Врачи ему сказали, что он должен был умереть еще вчера. Но он не мог этого сделать. Он работал над триптихом и со смертью встречаться не собирался. На порог ее не пускал. Я не знаю, воля это или что-то другое, но он прожил еще два года и закончил картину. Посмотрев на свое завершенное произведение, он сел в кресло и умер с кистью в руках. Краски еще не высохли, а тело не остыло, как полотно с помощью подъемного крана вытащили через окно его мастерской и повезли в Третьяковку на открывшуюся выставку. Успел в срок. Вот и я сдохну, как только услышу свою симфонию в исполнении оркестра. А согласно диагнозу я давно уже труп. Лекарства мне ведь не колют. Витаминчики для поддержания сил.

— Дело жизни?

— Если бы мы с молодости приучили себя делать каждую свою работу, как последнюю в жизни, тогда и фортуна от нас бы не отворачивалась. А ты расплескал себя, Паша. Три романа в год, а то и пять. Торопился жить. Судьбу в охапку и бегом по кочкам.

— Человек не машина, Аркадий. Нельзя писать сплошные бестселлеры. Неудачи случаются, и никто от них не застрахован. Вдохновение приходит слишком редко. Кто-то его назвал «внезапным проникновением в истину». И дело не в количестве, а в таланте.

— К таланту надо относиться бережно, а не растрачивать его. Тренинг и муштра нужны ногам и рукам, а не мозгам. Ты не танцор и не рисовальщик. Впрочем, я совсем о другом хотел сказать… Вспомнил про «ЖЗЛ».

— Жизнь замечательных людей?

— Вот, вот. Вторая слава после смерти. Мне осталось жить меньше года. Ко дню своего семидесятилетия я должен закончить симфонию и ее будут играть на юбилейном вечере в консерватории. Соберется бомонд. Как-никак, а мое имя еще звучит. Четыре госпремии. И новый всплеск. Точнее, небольшой фейерверк. Один из телеканалов наверняка будет транслировать вечер знаменитого композитора. Музыка из фильмов, выступление актеров, коллег по цеху. В общем-то, мишура. Мне нужно, чтобы на вечере прозвучала последняя моя работа. Но ведь мы можем продлить фейерверк.