Кремлевский туз - Алексей Макеев Страница 2

Оглянувшись по сторонам, он спустился по ступенькам и быстро зашагал по узкой полоске асфальта, ведущей к проходу между домами. Большинство окон вокруг были темны, в воздухе висел горьковатый торфяной запах. Откуда-то издалека доносился то ли смех, то ли чьи-то истерические выкрики.

Герман вышел в переулок и опять оглянулся. На его взгляд, здесь было чересчур мрачновато. Пяток лишних фонарей и патрульная машина совсем бы не помешали. Истерические крики, которые слышал Герман, сейчас стихли, но веселее от этого не стало. Атмосфера этой улицы была наполнена тревогой – Герман такие вещи шкурой чувствовал.

Лысый преувеличивал, когда говорил о станции подземки за углом. Чтобы добраться до метро, нужно было пройти три квартала – Герман это точно помнил. Прежде чем приехать сюда, он внимательно изучил карту и запомнил все ходы и выходы.

Теперь он намеревался дойти до угла и воспользоваться проходным двором, чтобы выиграть время. При других обстоятельствах этого бы делать не следовало, но Герман опасался, что, опоздав на метро, он обречет себя на более продолжительные скитания по малознакомым темным окраинам.

Стук каблуков отчетливо раздавался в тишине ночного переулка. Но это был не единственный звук, который достигал слуха Германа. Его чуткое ухо улавливало и какой-то неясный тревожный шум поблизости – то ли шаги, то ли шелест деревьев. Но кроны деревьев, росших вдоль тротуаров, были неподвижны – тяжелые листья казались вылепленными из пластилина.

Герман дошагал до угла, пересек улицу и вошел под арку шестиэтажного дома. Во дворе было темно – хоть глаз коли, и лишь далеко впереди был виден светящийся прямоугольник – выход на соседнюю улицу. И еще Герман увидел метрах в десяти от себя тлеющие огоньки сигарет. А потом раздался резкий свист, и все вокруг пришло в движение.

Топот многих кожаных подошв и вкрадчивый шорох кроссовок возникли одновременно и со всех сторон. Смутные тени угрожающе двинулись на Германа. Он понял, что влип.

Герман остановился и мысленно выругал себя. Он с самого начала не доверял этому городу, ждал от него подвоха и все-таки влип. Наверняка это была всего лишь шпана – одуревшие от скуки и алкоголя кретины с окраины, но вся проблема заключалась в том, сколько их здесь и как далеко они готовы зайти. Оружия у Германа не было.

Начали они совершенно банально. В России это обычная увертюра к насилию.

– Мужик, дай закурить! – сказал кто-то из них, невидимый во тьме. Голос был хриплый, точно его обладатель только что вылез из погреба.

Одновременно какая-то нетерпеливая алчная рука скользнула по рукаву Германа и устремилась дальше, пытаясь нащупать боковой карман его пиджака. Герман не стал терять время на разговоры и, поймав блудливую руку, молча и беспощадно вывернул ее до леденящего душу хруста.

Звериный вопль нестерпимой боли взлетел над двором. Обессилевшее тело рухнуло где-то рядом на асфальт, а все остальные, точно по сигналу трубы, разом бросились на Германа.

Он действовал предельно собранно и жестоко, стараясь не давать противникам ни одного лишнего шанса. Ударом локтя сломал горло какому-то щенку, бросившемуся Герману на спину, бросил через себя еще одного, впечатав в асфальт, точно сырое яйцо, и, почувствовав, что слева образовалась пустота, стремительно нырнул в нее, намереваясь немедленно смыться. Нырнул и тут же напоролся на нож.

Ударили наугад, но рана была хуже не придумаешь – в нижнюю часть живота, почти в пах. Сгоряча Герман не почувствовал боли, но зато к горлу подкатила нестерпимая тошнота, и он, на секунду потеряв координацию, шатнулся в сторону. Кто-то из нападающих тотчас бросился ему в ноги и сбил на асфальт.

Потом они навалились на него все разом, мешая друг другу. Особо ретивому Герман успел надавить пальцами на глаза и спихнул его с себя, трясущегося и вопящего от боли. Ребром ладони рубанул по шее еще одного и почти уже поднялся с колен, как вдруг кто-то сзади несколько раз усердно и быстро вонзил нож Герману в спину.

В окружающих домах половина окон уже горела. За стеклами темнели напряженные силуэты жильцов. На соседней улице завывала, приближаясь, сирена.

– Атас! – завопил в темноте отчаянный срывающийся голос, и весь двор наполнился шарканьем подошв и сдавленными криками. Несколько человек бросились врассыпную от неподвижно лежащего посреди двора тела. Два ослепительных луча от фар ворвавшегося через арку автомобиля мазнули по стенам. С треском распахнулись дверцы.

– Стоять! – крикнул милицейский лейтенант и, подняв над головой пистолет, выпалил в мутное ночное небо.

– Мои глаза, мои глаза!.. – какая-то бесформенная фигура с надрывными стонами ползала в пыли у самых его ног.

Дальнюю арку перекрыла вторая патрульная машина. Оттуда доносился шум драки, хриплый мат и крики: «Больно, пусти, сука!»

Герман ничего этого уже не слышал. Он был давно и безнадежно мертв.