Мисс Марпл из коммуналки - Оксана Обухова Страница 2

Баба Надя дергала за рукав капитана Дулина и требовала рассмотреть претензии к следствию:

– Ты смотри, милок, смотри внимательно. Не могла Клава одна на стремянку полезть. Она б нас дождалась…

Кэп Дулин – легенда сыска – морщился от обращения «милок» и осматривался невнимательно. Потертая тапка, слетевшая с высохшей ступни, – нашли под стремянкой. Стремянка стояла правильно – как раз под белыми плафонами. Погибшая лежала возле серванта, за выступ-угол которого зацепился вырванный клок седеньких волос.

– Покойная была в квартире одна? – налегая на слово «одна», спрашивал капитан.

– Да, – кивала Надежда Прохоровна.

– Входная дверь заперта на ключ?

– Да.

– Кто-то из посторонних лиц имеет ключи от вашей квартиры?

– Нет.

– Тогда в чем дело? Квартира была закрыта. Покойная лежит под стремянкой. Ссадина на затылке полностью совпадает с конфигурацией угла, иных следов насилия на потерпевшей нет…

– Ты мне голову конфа… конфу… конфигурациями не морочь! Не могла Клавдия одна на стремянку полезть!

– Она плохо передвигалась?

– Нет, хорошо.

– Она была в состоянии без посторонней помощи подняться на пять ступенек?

– Могла. Но…

– Надежда Прохоровна, остыньте и не мешайте нам работать. Ваша соседка погибла случайно. Это – несчастный случай.

– Несчастный случай – у тебя в мозгах!

Через несколько дней после похорон Клавдии Тихоновны баба Надя пришла к участковому Бубенцову и продолжила развивать тему:

– Твой капитан дурак. И лодырь первостатейный.

– Надежда Прохоровна…

– А ты не перебивай! Дослушивай старших. Не могла Клавдия одна на стремянку полезть. Она б нас дождалась. И лампочки все горели.

– Но медицинская экспертиза установила причину смерти! Она произошла из-за падения с лестницы!

– Дурак твой медик, – стояла на своем бабушка Губкина. – А ты умнее будь! Вот зачем она наверх полезла без новой лампочки? Да еще в светлый день? А вечером ведь все лампы горели…

Алеша куксился, чесал в затылке и все никак не мог убедить бабу Надю переадресовать эти вопросы начальнику убойного отдела.

– Ходила я к нему, – упорствовала Губкина. – И к его начальству тоже ходила.

– И что? – с надеждой спрашивал притомившийся лейтенант.

– А ничего. Дураки они все. И лентяи, думать не хотят. Стремянку кто угодно под люстру мог подставить, она завсегда в кладовой наготове стоит.

– Да кто ее мог подставить?!

– Да кто угодно, – кудахтала баба Надя, и алый берет трепыхался задиристым петушиным гребнем. – На нашу квартиру давно зарятся. Взять хотя бы этого черта нерусского, что за стеной живет…

Алеша тихо стонал. Два года назад в соседней сорок первой квартире поселилась семья таджиков.

– Ты его проверь как следует. Что-то уж боль но они тихие…

Понятно. Шумные – плохо, спокойные – подозрительно. Бдительная бабушка Губкина убедила Алешу нанести визит в сорок первую квартиру.

– Они нормальные люди, – стараясь быть и, главное, выглядеть убедительным, говорил Алеша. – Нурали работает на рынке, мясо рубит, жена за детьми присматривает.

– А деньги где на квартиру взяли?

– Заработали! Скопили! Родственники помогли!

– Ага, как же – заработали, – поджимала губы соседка, – видели мы таких работящих. Воруют небось.

Алеша в сердцах отшвырнул шариковую ручку.

– Баб Надь, да что вы, в самом деле… – пробормотал расстроенно. – Вы что, забыли, кто в той «малолитражке» раньше жил? Дядя Слива. Квартиру пропил, рыночные деляги ее за гроши купили…

– За гроши, – не сдавалась Губкина. – Купили за гроши, а продали за сколько?

– Алиев рынку свой! – для убедительности чуть прикрикнул Бубенцов, до смерти уставший ковыряться в беспредметных вопросах, и, переходя на доверительный родственный тон, склонился над столом. – Ну, сами посудите. Зачем таджику Алиеву ваша квартира? Они на эту-то еле наскребли… Всем аулом…

– А ты прописку у них проверял?

– И прописку, и регистрацию, все у них в порядке. Квартира в собственности, как гражданин другого государства, регистрируется своевременно.

– А чего они по ночам шуршат?

– Как это – шуршат? – не понимая, отстранился участковый.

– А так вот. Шур-шур-шур каждую ночь. Они у меня за стенкой живут. Я все слышу. Ночь-полночь, а они все шур-шур-шур. Шур-шур-шур…

Ксенофобией бабушка Губкина на памяти Алеши никогда не страдала. К узбеку-дворнику Талгату относилась вполне сердечно, шарф и шапку из козьей шерсти связала, жене Алии подарила тюль для служебной дворницкой квартирки…

– Баба Надя, ну чем они там шуршать-то могут?!

– А вот сходи и проверь. Может, деньги тайком печатают да на нашу квартиру зарятся. Их там шесть человек с дитями на одиннадцати метрах. Не наши хоромы.

– Господи, твоя воля, – вздыхал Бубенцов и еще раз ходил к Алиевым.

Пугал таджиков до нервной икоты и шарил глазами по всем углам, разыскивая печатный станок и прочие подозрительные странности.

Шуршание же, по мнению Алеши, могла издавать раскачиваемая ночами люлька, установленная на распорке так близко к стене, что почти по ней елозила. В одиннадцатиметровой комнатушке, где ютились двое взрослых и четверо детей, иного шуршания просто быть не могло, ночами все свободное пространство занимали разложенные постели.

Но впрочем, странно. Толщина стены, разделяющей две квартиры, была чуть ли не метровой…

– Вот смотри, Алешка, – преследовала участкового бабушка Губкина. – Как у нас тут все получается. Арнольдович пропал? Пропал. Уже месяца два как нету. Не пишет, не звонит.

Сосед по квартире бабы Нади действительно пропал. Исчез в середине лета из коммуналки, не предупредив соседок, и не подавал известий почти два месяца.

Но в «контингент» участкового Вадим Арнольдович никогда не попадал. Пьющим и загульным не числился…

– И вот смотри, что получается. Арнольдовича нет. Клавдию убили… Кто следующий? Я или Софа?

Лейтенант Бубенцов чесал затылок под фуражкой и снова пытался вычислить, кто мог позариться на квартиру номер сорок, где проживали один чудаковатый Арнольдович, две вдовы Клавдия и Надежда и пожилая девица Софья Тихоновна, бывшая единокровной сестрой погибшей гражданки Скворцовой.

– Все комнаты у нас приватизированы, – логически добивала Надежда Прохоровна. – Двух жильцов уже нет. Остались только мы, старухи, – дунь, загнемся. Кому хоромы достанутся?

Да, кому? – размышлял Бубенцов. Огромная, в сто пятьдесят метров квартира в старом центре Москвы…