Клуб "Везувий" - Марк Гэтисс Страница 2

С обреченным вздохом выпив остатки безвкусного бургундского, я хлопнул в ладоши и перевел разговор на более веселые темы. Теперь, когда я заполучил доверие Льстива, настало время предать доверие других. Практика мне требовалась.

Я угостил его тем, что считал неистощимым запасом анекдотов (очень немногие из них правда – и далеко не лучшие) про величайших и добродетельнейших мира сего, которые не заплатили вашему покорному слуге даже сколько-нибудь достойной суммы за увековечивание их на холсте.

– Вы крайне несдержанны, сэр, – рассмеялся старик, воспрянув духом. – Я рад, что не доверил вам своих секретов.

Я улыбнулся – шире некуда.

Льстив в свою очередь долго говорил о том, как жил в Южной Африке и какие умопомрачительные приключения там ждут молодого человека, вроде меня. Поведал мне о своей дочери – как он сказал, величайшая отрада для старика, – а я кивал и улыбался с понимающим видом, который в подобных случаях любил принимать. Я также весьма удачно изобразил завороженность его красочным описанием восхода над Трансваалем, пока вытаскивал брегет и смотрел на секундную стрелку, что спешила вперед по фарфоровому циферблату. Я слышал мягкое тиканье крошечной пружинки.

На полпути между рыбой и пудингом Льстив открыл рот, дабы разразиться очередной нескончаемой историей, а я сделал то, что и должен был, – застрелил его.

Пятно расползлось по его накрахмаленной манишке, как лепестки мака на снегу. Как бы мне хотелось, чтобы у меня с собой был альбом для набросков! Эта сцена являла бы собой буйство багрянца.

Ну вот. Я вас шокировал, правда? Какого черта задумал этот мистер Бокс? Неужели у него так много клиентов? Что ж, проявите терпение. Всему свое время, и так далее.

На лице Эверарда Льстива, и без того не особо выразительном, застыла гримаса удивления и боли, а на губах загоношился красный пузырек. Льстив рухнул на стол, где его зубы встретились с краем вазочки для пудинга с поразительным треском, напомнившим хруст в коленях давно не практиковавшегося челобитчика.

Я посмотрел, как вьется дымок из моего тупорылого пистолетика, потом убрал оружие под формочку для желе – серебряную, в форме спящего зайца, – где оно и пребывало до недавнего времени.

Закурив, я убрал брегет в карман и, поднявшись, вытер салфеткой свои пухлые губы (у меня красивый рот – но об этом позже). Взяв десертную ложечку, залез ею в левую глазницу Льстива и аккуратно достал стеклянный глаз старика. Поддетый, глаз выскочил и лег мне в ладонь, как яйцо чайки. Я посмотрел на радужку и улыбнулся. Как раз тот оттенок зеленого, что я выбрал для своего нового галстука, – теперь мне будет что показать своему портному. Какое удачное совпадение! Я положил глаз в жилетный карман и небрежно набросил салфетку на голову мертвецу.

Над камином в темной комнатке висело большое уродливое зеркало. Я изучил в нем свою внешность (весьма недурен), выбрав положение так, чтобы избежать крапчатых краев стекла, которые норовили скрыть чудесный покрой моего лучшего фрака, и дернул за потрепанный шнурок, свисавший рядом.

Почти сразу дверь открылась, обнаружив огромную женщину в платье цвета нарциссов. Горящие от джина щеки, примыкавшие к длинному пятнистому носу, придавали ей сходство с битой жизнью клячей в упряжи.

– Добрый вечер, Далила, – сказал я, едва глянув в ее сторону.

– Вечыр, сыр, – молвила эта рабочая животина, неловко пошаркала ногами, глянула на стол и прочистила горло. – Все в пырядке, сыр?

Повернувшись к ней с сигаретой в зубах, я обеими руками поправил белый галстук.

– Хм-м? А, да. Бургундское было ужасающим, куропатка чуть пережжена. В остальном – более чем удовлетворительный вечер.

Далила качнула массивной головой:

– Ы втырой джентльмын, сыр?

– Он сейчас нас покинет, спасибо.

Далила просунула огромные руки, похожие на боксерские перчатки, в подмышки достопочтенного Эверарда Льстива и без видимых усилий потащила его к дверям. Я изящно перепрыгнул через ноги покойника, подхватив с кресла свою накидку и цилиндр.

– Как там малышка Ида? – спросил я, нахлобучивая убор.

– Оч хырышо, спысиб, что спырсили, сыр. Ныдейсь, скор вас ывижу, сыр, – хрюкнула Далила.

– Без сомнения, – ответил я. – Пока-пока.

Я переступил порог этой мерзкой норы и оказался в духоте вечера. Решив, что заслуживаю небольшого поощрения, я подозвал экипаж.

– «Гранатовые комнаты», – сказал я кучеру. Пока что работа закончена. Пришло время отдыха.

Через двадцать минут меня высадили невдалеке от названного мною увеселительного заведения, и я двинулся к его фасаду, напоминающему разложившийся свадебный торт. Дверь мне приоткрыла какая-то грязнуля и позволила мельком осмотреть ее формы. Небрежно упакованная в пестрый восточный халат, она походила на измученную оспой дочь султана – одновременно чаровница и сухофрукт.

Я проскользнул в закопченный проем.

– Непотребствует ли тут какое-нибудь отребье, дорогуша? – спросил я.

– Сколько угодно, – пробулькала она, забирая у меня цилиндр и накидку, как это свойственно тем, кто стоит у дверей.

– Великолепно!

«Гранатовые комнаты» – это маленькое, душное помещение, освещаемое тусклыми газовыми рожками, окрашенными в табачный колер, от чего все вокруг приобретает цвет горькой сердцевины поименованного фрукта. Расшатанные деревянные столы замусоривают кармазинные ковры; пролитое шампанское собирается в пузырящиеся лужицы во всяком темном углу. За каждым столом сидело куда больше клиентов, чем столу полезно; большинство – потеющие мужчины в вечерних костюмах или том, что от них осталось, белые жилеты висят на спинках стульев; женщины – а их немало – одеты куда менее респектабельно, некоторые едва ли одеты вообще. Все это было весьма отталкивающе и потому очень мне нравилось.

Подобные заведения появляются на обрюзгшем теле столицы с неотвратимостью триппера, но «Гранатовые комнаты» – случай особый. Похмелье горячечных снов, которыми были Беспутные Девяностые: однажды я заметил в этих душных прокуренных стенах нашего нынешнего монарха, которого «обслуживала» некая французская аристократка сомнительных добродетелей.

Я сел в кресло за единственным свободным столиком и заказал выпивку. Толстая проститутка, сидящая неподалеку, накрашенная как инженю, которую гримировал неопытный гробовщик, начала строить мне глазки. Я изучал свои ногти, пока она не потеряла ко мне интерес. Не выношу полных женщин, а для шлюхи тучность вообще приравнивается к профессионализму. И подруги ее были ничем не лучше.

Я что-то съел, чтобы перебить вкус шампанского, и закурил сигарету, чтобы перебить вкус еды. Я пытался по возможности скрыть тот факт, что пришел в одиночестве. Обедать в одиночку невыносимо. Смердит отчаянием.

С максимумом безразличия, которое я только мог изобразить, я изучал игру света в бокале с шампанским, исподтишка оглядывая публику в надежде обнаружить хоть что-нибудь радующее глаз.