Контроль - Виктор Суворов Страница 2

Увидела она себя в сапоге. Поначалу даже не сообразила, кто это там синяками изукрашен, кто это ртом разбитым кривит. Потом узнала. Мысли в голове ее идут одна за одной медленно-медленно. Точно караван верблюдов в пустыне.

Интересно, каков он на вкус, этот сапог?

И вдруг запах сапога стал ее злить. Вскипая, внутренняя глубинная ярость подступила к горлу и даже слегка вырвалась еле слышным рыком. Лицо ее на песке. Никто не смотрит в ее лицо. А если бы посмотрел, то отшатнулся бы, увидев, как легко и просто с современного человека, с худенькой девочки сошли легкие наслоения тысячелетий цивилизации и осталась неандертальская девочка-людоед со страшными синими глазами. Мгновенье назад была комсомолочка с белыми косичками. Стала девочка-зверь. Взревела она ликующим победным рыком и, разогнувшись могучей пружиной, бросилась на сверкающий сапог, охватывая обеими руками.

Она бросилась, как бросается удав-змееед на трехметровую королевскую кобру: накрывая жертву сразу и полностью. Она бросилась с тем клокочущим в горле ревом, с каким юная львица бросается на своего первого буйвола. Она знала, как ломать человеческие ноги: левый захват и толчок плечом ниже колена. Человек редко распределяет равномерно свой вес одновременно на обе ноги. Чаще переминается с ноги на ногу, перемещая нагрузку с одной на другую. И важно броситься именно на ту ногу, на которую в данный момент большая нагрузка.

Ей повезло.

А еще важно, толкнув под колено плечом туда, где нервов узел, всем своим весом удержать вражью ступню на земле. Если удастся – минимум один перелом гарантирован.

Веса в ней немного. Но техника…

Ступню его она на земле удержала, и потому у самого ее уха в полированном голенище затрещали, ломаясь, кости. Он валился назад с протяжным воем. Она знала, что внезапная потеря равновесия – одна из двух основных причин панического страха. Он был сокрушен. И не боль ломаемых костей, но страх был причиной его воя.

Ей бы в этот момент броситься еще раз. На лежачего. На горло.

Горло она бы перекусила.

Но не подумала о горле.

Ей ненавистен был сапог, и именно в него она вцепилась зубами.

Туда, где чуть заметные складочки.

Ей больше не надо беречь свои зубы. Жизнь ее уже отбивала последние мгновения. Потому мысль – не о своих зубах, но о сапоге, который она должна не только прокусить, но растерзать, разметать вместе с кусками мяса по весеннему лесу. Рот ее кровью горячей переполнило. Только не знала: его это кровь или собственная.

Ее били. Но удары эхом в теле. Без боли. Так бывает, когда на телеграфном столбе сидишь, по которому лупят кувалдой: столб дрожит, а тебе не больно.

Потом снова была звенящая тьма.

Потом она вернулась из тьмы. Но уже не свирепой неандертальской красавицей, но комсомолкой Настей Стрелецкой. Настей Жар-птицей.

Ее тащили к яме. Она знала – на исполнение. Она смеялась над ними. Она знала, что победила. Правило старое: хочешь легкой смерти – целуй сапог. Не хочешь целовать – смерти легкой не получишь. Они не сумели заставить ее кричать. Они не сумели заставить ее целовать сапог, и все же она отвоевала себе право легкой смерти. Она победила их. Она знала это. И они знали.

Ее тащили за руки, а ноги – по песку. По кочкам. По ямкам. По кореньям.

Разинула пасть могильная яма. Посыпались в яму комья мокрого белого песка из-под яловых сапог исполнителей. И увидела она разом всех тех, кого, расстреляли сегодня. Теплых еще. Парит яма, отдавая весне тепло человеческих тел.

Много в яме. До краев. Все мертвые глаза разом на нее смотрят.

На живую.

Пока живую.

Угнули ей голову над ямой. Рассматривай содержимое. И корешки сосновые рассматривай, и лопаты на отвале песка, и головы, головы, головы с раскрытыми ртами, с высунутыми языками, с полуприкрытыми теперь уже навеки глазами.

И не думала она, не гадала, что уйти из этой жизни выпадет под звуки бессмертного вальса «Амурские волны». Но выпало так. Где-то далеко-далеко за березовой рощей, за лесным озером тихо струилась мелодия. И никто не слышал ее. А она слышала.

Она знала, что это именно та мелодия. Что это для нее. Что вальс гремит и зовет ее не уходить. Но она-то знала, что пришло время уходить. Уходить в кучу переплетенных мягких тел. Уходить из одуряющих запахов весны в запах спекшейся крови, в запах мясной лавки, в запах мокрого песка и сосновых корней.

А ведь все для нее так славно начиналось. Впрочем, и завершается неплохо: не забита сапогами, но расстреляна.

Расстреляна.

Главное в жизни – умереть правильно. Красиво умереть.

Всем хочется красиво жить. Но каждому все остальные мешают жить, как хочется.

А умереть красиво никто не мешает. И этим надо пользоваться. Но мало кто пользуется. А она возможностью умереть красиво воспользовалась. И удалось. А время остановилось. Застыло. Потом пошло вновь медленно-медленно. Над правым ее ухом лязгнул пистолетный затвор. Этот лязг она узнала: «Лахти Л-35».

И грянул выстрел.

А начиналось все так славно…