Сказки для идиотов - Борис Акунин Страница 2

Погибель действительного тайного советника пришла назавтра,на рауте у английского посланника сэра Эндрю Вуда.

У мраморной лестницы, возле зеркала. Курятников увиделпрекрасную незнакомку как бы раздвоившейся. Сначала решил, что это шуткивенецианского зеркала, однако, приблизившись, понял, что девушек,действительно, две — у одной глаза были синие, как воды Красного моря в Эйлате,а у другой зеленые, как листья мяты. Гавриилу Львовичу вспомнилась картинаДжона Эверетта Миллеса «Осенние листья», и, хотя Курятников знал, что любитьпрерафаэлитов — признак неважного вкуса (как раз об этом на последней встрече вКремлеон разговаривал с премьер-министром). но именно эта картина, на которойизображены две загадочные девушки с пленительными и тревожными глазами, еще сдетства наполняла его душу неизьяснимым томлением.

Он сам подошел к сестрам-близнецам, никто его на аркане нетянул. Завязался разговор. Одна назвалась Одиллией, другая Нормой. Ни фамилий,ни места службы своих новых знакомых Гавриил Львович не узнал — постеснялсяспросить. Конечно, при его должности и почти неограниченных сыскныхвозможностях ничего не стоило бы выяснить такие пустяки, но слежка за дамами,да еще из личных видов, противоречила представлениям Курятникова о чести.

И начались наваждение. Гавриилу Львовичу снилась тозеленоглазая Одиллия. то синеокая Норма, а иногда — и это было всего сладостней— обе сразу.

Раэвяэался узел неожиданна. Однажды, тому с полгода,секретарша принесла конверт. В нем — записка, пахнущая духами «Кэнзо» (младшаядочь генерального прокурора, студентка историко-филологичесжого факультетаРГГУ, пользовалась точно такими же). В записке ни единого слова — только адрес,вразлет начертанный алой губной помадой.

А слов было и не нужно. Гавриил Львович завернулся в плащ,надел широкополую шляпу и один, без свиты, дажк без телохранителей, что былочистейшим безумием, вышел на окутанную сизыми сумерками Большую Дмитровку. Подороге терзался догадкой: которая? То хотелось, чтобы это непременно оказаласьНорма, а потом вдруг начинал шептать: «Одиллия, Одиллия, Одиллия».

Дверь открылась навстречу сама собой, когда палец в желтойлайковой перчатке еще только тянулся к звонку.

За распахнутыми створками чернел благоуханный мрак. «Иногдая жду тебя», — чарующе выпевал голос Алсу, любимой певицы действительноготайного советника.

Курятников шагнул вперед, и его обняли невидимые обнаженныеруки — но не две, а четыре, и даже будто не четыре, а много больше. В объятьяхэтой тысячерукой, тысяченогой богини Гавриил Львович провел сладостнейшую ночьсвоей жизни.

Ну, а дальнейшее что ж — дальнейшее известно: гнусныйшантаж, видеопленка, запросы в парламенте и тягчайшее, незаслуженнейшееоскорбление — высочайший рескрипт об отстранении от должности.

Застрелиться — конечно же, таков был первый порыв: умереть,уснуть и знать, что с этим сном исчезнут все волненья сердца, тысячи страданий…

Пустить себе пулю и лоб — это было бы простительнойслабостью, но о чем Гавриил Львович не думал ни минуты, так это о добровольнойотставке. Пренебречь долгом, не довести до конца важнейшее расследование, откоторого зааисело будущее не только России, но м всего человечества! Нет, нужнобыло проявить твердость, нести свой крест до конца.

От опального генпрокурора отвернулись многие, очень многие.Но не все, потому что для российского чиновничества слово «честь», славабогу, — не пустой звук.

На запросы сенаторов и депуга-тов Гавриил Львович отвечатьотказался, потому что благородный человек не рассказывает публично о своихженщичах, даже если они повели себя недостойно. А если уж сказать всю правду,до сегодняшнего утра в бедном сердце его превосходительства теплилась робкая,почти безумная надежда: а может быть, Одиллия и Норма тоже стали жертвамичудовищной интриги? И тогда приходил на помощь священный принцип, имя которомуПрезумпция.

И вот сегодня новый удар. «Скандальные показания девицлегкого поведения»…

Как там, в финале «Короля Лира»: «Разбейся, сердце. Как тыне разбилось?»

Тихо ступая, Гавриил Львович миновал гостиную и остановилсяу входа в спальню жены.

Полинька, светлый ангел, еще спала.

Невольник чести

Вошел в студию на негнущихся, деревянных ногах, словноподнимался на эшафот. Если только можно, Авва Отче, эту чашу мимо пронеси.

Не пронесет — нельзя.

Пока не включили камеру, Ипполит Вяземский, ведущий самойрейтинговой из всех информационно-аналитических программ Императорскоготелевидения, сидел, закрыв лицо руками, и думал: вот бы сейчас остановилосьсердце. Откинуться назад, опрокинуться вместе с креслом и никогда, никогдабольше не видеть этого массивного чиппендельского стола с батареей бутафорскихтелефонов, этого слепящего света, этого ненавистного серебристого задника сразмашистой надписью «Честно говоря».

Взял себя в руки, выпрямился, по привычке проверилбезупречность крахмальных воротничков. До эфира оставалось десять секунд, ужепошла заставка: мужественный красавец с трехдневной щетиной на волевомподбородке и рассыпавшейся пшеничной прядью вкось (он самый, Ипполит Вяземский)тянет микрофон прямо к белым губам умирающего драгуна, а вокруг разрывысмертоносной шимозы, чмоканье о землю разрывных пуль дум-дум, и видно, какза Тереком гарцуют немирные горцы в папахах и черкесках с газырями.Разумеется, монтаж. Никогда в жизни Ипполит не совершил бы такой подлости —интервьюировать человека, которому предстоит вот-вот встретиться с вечностью.Но опросы показали, что с новой заставкой рейтинг передачи стал на ноль целыхвосемь десятых выше. Основной зритель программы — мелкие чиновники, приказчикии мастеровые, самый костяк электората, а им, согласно исследованиямспециалистов по массовому сознанию, нравится мелодрама с латентнымисадо-мазохистскими коннотациями.

«Господи Боже, прости и укрепи», — мысленно поправилИпполит молитву нобелевского лауреата и твердым, красивым баритоном начал,сурово глядя в круглое дуло объектива:

— Здравствуйте, дамы и господа. В студии ваш покорныйслуга Ипполит Вяземский. Вы снова смотрите честную и беспристрастную передачу«Честно говоря». Сегодня нас с вами ожидает любопытнейшая экскурсия в некиеинтимные чертоги, куда не то что царь, но даже и сам столичныйгенерал-губернатор ходит исключительно пешком.

Визажисты и имиджмейкеры не раз говорили Ипполиту, что ондержится перед камерой не совсем правильно, слишком уж напряжен и неподвиженлицом. Поначалу множество нареканий вызывало и обыкновение ведущего держатьлевую руку под столом — это было неверно с точки зрения мимопсихологии. Нопотом выяснилось, что телезрители к этой манере привыкли и даже полюбили ее, аобозреватели стали писать, будто Вяземский держит руку под столом нарочно, какбы намекая, что главный козырь он припрятывает на будущее.