Божественный яд - Антон Чиж Страница 2

Степан прислушался. Вроде во дворе тихо. Может, и пронесет еще. В углу на громадном деревенском сундуке, закрывшись старым одеялом, дремала жиличка.

Степан накинул тужурку, завязал фартук с бляхой и, прихватив лопату, выскочил во двор.

Снегу насыпало по щиколотку. Пережигин протопал до подворотни. Так и есть — распахнуты во всю ширь.

Дворник вышел на улицу, огляделся — околоточного нигде не было видно — и принялся сгребать снег к углу дома. Неожиданно лопата уперлась во что-то твердое.

Степан поднажал и замер.

Из сугроба торчал женский ботинок на шнуровке с маленьким каблучком.

Пережигин выронил лопату и, забыв снять шапку, перекрестился. Он отпрыгнул от снежной кучи, метнулся в одну сторону, кинулся в другую, ругнулся, вытащил из кармана свисток и дал две длинные трели.

— Степан, что шумишь, людям спать не даешь? — младший городовой Второго участка Васильевской части Иван Балакин запыхался от бега. Полчаса назад он вышел на утренний обход и уже собирался вернуться, когда услышал сигнал тревоги.

Бледный дворник показал на сугроб.

— Вона, что…

Городовой нагнулся, придерживая форменную шапку.

— Ах ты… — растерянно пробормотал он.

— Я и говорю… — веско поддержал дворник.

— Надо же, видать ночью замерзла. Шла, упала и околела.

— Видать, выпимши…

— А ты где был, стоеросина? — закричал городовой.

— Так, это как полагается, ворота запер и того…

— «Того»! Перегаром за версту разит! Чего стоишь, разгребай!

— Кто, я?! — дворник отшатнулся.

— Нет, я!

Пережигин мелко перекрестился, опасливо взялся за лопату и зажмурился.

— А ну-ка, погоди… — вдруг остановил его городовой.

Из снега, рядом с ботинком, виднелась окостеневшая кисть руки. И самое странное — руку к чулку прижимала серая тряпица.

— Так чаво, делать-то? — дворник так и застыл с лопатой наперевес.

— Так, Пережигин. Я здесь остаюсь сторожить. А ты дуй в участок, — мрачно проговорил Балакин.

— А зачем?

— Степан, ты что, белены объелся?! А ну, чтоб рысью!

Дворник кинул лопату и побежал со всех ног в конец Пятой линии, где находилось Управление второго полицейского участка Васильевской части.

2

Толпа зевак росла быстрее снежной лавины. Уже шестеро городовых с трудом осаживали публику, желавшую принять участие в уличном развлечении.

На середине проезжей части остановилась пролетка, из которой быстро, но косолапо выбрался господин довольно полного телосложения. Массивную, бычью шею плотно укутывало теплое кашне. Мягкий котелок смотрелся несколько маловатым на большой, коротко стриженной голове. Поднятый меховой воротник добротного пальто закрывал от ветра крупный затылок. Господин носил густые, но аккуратные усы. При ходьбе он заметно горбился.

Городовой Романов отпихнул двух нахальных приказчиков и толкнул плечом напарника.

— Балакин, а это кто пожаловал? — тихо спросил он.

— Разве не знаешь?

— Я-то на службе первый год…

— Это же сам Ванзаров!

— А, ну да… осади, народ, неча тут смотреть, расходись! — замерзший Романов, так и не поняв, кто же это такой, стал согреваться, толкая любопытных.

Коренастый господин, в котором городовой узнал чиновника особых поручений сыскной полиции, кивнул участковому приставу Андриану Щипачеву, страстно желавшему выразить служебное почтение, и попросил фотографа полицейского резерва поскорее заканчивать с протокольным снимком.

Фотограф расставил треногу, вспыхнул магнием и отошел в сторону.

Сыщик грузно присел на корточки и осторожно смахнул тонкий наст подмороженного снега.

Оказалось, что скрюченная рука и ботинок торчали из плотного куля небеленой материи, концы которого стягивал бантик узла. Простая вязка поддалась легко. Ванзаров осторожно раздвинул полы материи, раскрывая тряпичный кокон.

Тело было согнуто пополам. Остекленевшие глаза прикрывала рваная сеть темных волос. Рот широко раскрыт. Бледная кожа подернута патиной инея. Видимо, бедняжка лежит с глубокой ночи.

Толпа притихла. Кто-то пронзительно охнул. Смерть женщины кажется чувствительной публике особенно ужасной. Но для сыщика неприятная находка выглядела обычно.

Ванзаров подумал, что, скорее всего это самая тривиальная история. Девицу укокошили в одном из ближайших домов и под покровом ночи вынесли на улицу. Убийцу что-то спугнуло, и он бросил тело у первого попавшегося угла. И найти преступника труда не составит.

Околоточные обойдут соседние кварталы, и через день, может быть два, узнают, откуда пропала барышня. А потом найдут ее дружка. Доставят в участок, снимут допрос. Он даст показания. И все. Так просто, что сыскную полицию можно и не вызывать. Девчонку только жаль, молодая, на вид не больше двадцати. Одета не богато, но чисто. Точно не проститутка. Видать, решила повеселиться под Новый год и так плохо кончила!

И хоть Ванзаров при осмотре не заметил раны от ножа или следа от удавки, он не сомневался, что дело произошло именно так. Лишь одно показалось несколько странным: барышне натянули полушубок на одну руку. Платок же и меховую шапочку просто положили рядом с телом. Видимо, убийца в панике сначала решил одеть жертву, но, потеряв обладание, бросил как есть.

Стараясь не закряхтеть, сыщик встал и отряхнул с перчаток снег.

Фотограф спросил, может ли он продолжить съемку. Ванзаров отступил и налетел спиной на пристава. Щипачев подобострастно кашлянул, поддерживая начальство.

— Родион Георгиевич, желаете допросить свидетеля, нашедшего жертву? — услужливо предложил он.

Ванзаров смутился собственной неловкости и буркнул что-то неразборчивое.

Тут же, по мановению руки пристава, к нему подвели Пережигина. Оробевший дворник понуро стянул шапку.

— Ты, братец, нашел? — дружелюбно спросил Ванзаров, глядя снизу вверх на верзилу.

— Я, вашбродь…

— А скажи-ка, э-э-э…

— Степан.

— …Степан! Ночью ничего не слыхал?

— Ничегошеньки… — Пережигин отвел глаза. — Как ворота запер, так тихо.

— И что, никто из жильцов поздно не возвращался и калитку не отпирал? — удивился сыщик.

— Как ворота запер — никого!

— Запер, говоришь? А что же вон там, в подворотне, на снегу след остался? Под утро ты их запер, не рассказывай мне сказки, голубчик.

Этот важный господин говорил так просто и беззлобно, что Степана ни с того ни с сего пробрала совесть. Вместо упрямого запирательства он шмыгнул носом, растер лапой глаза и признался в преступном небрежении.