Ящик Пандоры - Фридрих Незнанский Страница 2

Шантажируешь?

Шантажирую. Но не блефую. Чемоданчик-то искомый Лаврентию Палычу принадлежал. А может, мы вовсе и не туда приехали? И дачка не та, и не в Тайнинке, ха-ха, тайничок?

Не Лаврентию Палычу, а органам госбезопасности. Лаврентий Палыч в могиле, а ведомство наше вечное.

Ах, какие мы патриоты? А о какой вечной пользе ты думал, когда пятнадцатилетнюю дочку своего друга — тоже чекиста, между прочим,— прямо с новогоднего вечера в Колонном зале доставил в спальню Лаврентия? Так она и сгинула с того времени, а папаша до сих пор её ищет...

Очкарик переступал с ноги на ногу, будто хотел по-маленькому, и все потирал ладонью нос, но глаз не сводил с пистолета, и голос у него дрожал и срывался, так что Косой многого не слышал, а уж понять и совсем ничего не мог, разве уловил, что речь шла о Лаврентии Палыче — неужто Берии?! Но щуплый собирался выиграть позицию, это до Косого дошло.

Ну, говори, какая гарантия,— сказал солидный уже не так занозисто.

А вот какая, а вот какая. Во-первых, срок мне скостить... нет, что я! Из лагеря освободить под чистую — раз...

Ну как до него сразу не дошло, что очкарик-то в тюремной телогрейке, номера везде поприлеплены! А в кожаном-то — чекист, бля, ^ериевец!

— ...а золотой чемоданчик поделим по справедливости, мне — двадцать пять процентов за услуги...

Золотой чемоданчик! Двое внизу начали торг, но Косой уже ничего не слышал. Золотой чемодан! Сколько ж это в нем будет кило? Десять? Десять кило чистого золота? Монгол за золотое колечко брал с артельщиков по пятьсот рублей и говорил, что это еще дешево! Косой силился посчитать, сколько же может стоить десять кило золота,— а .почему десять, может быть и двадцать? — получалось так много, что с трудом верилось. Пятьсот тысяч? Восемьсот? Да это же почти миллион!

Двое внизу видно договорились, потому что очкарик, вдруг стукнув кулаком по притулившейся к террасе собачьей конуре, отчетливо сказал:

— Здесь.

Он уверенно отогнул доску под террасой, достал лопату и подрыл вокруг бывшего собачьего жилья землю с пожухлой осенней травой, сильным движением поднял утяжеленную дождями будку, аккуратно поставил неподалеку и стал копать. Минут через десять у его ног вырос холмик земли и глины. Он скинул телогрейку, перебросил через перильца террасы, снова потер нос ладонью, быстро так — снизу вверх, и сказал, усмехнувшись:

Перекур, начальник.

Ты не куришь.

— Все равно перекур. Вши зажрали. Как вспотеешь, жрать начинают. Обмыться бы, колодец вон рядом.

Что-то настораживало в тоне щуплого, да он оказался вовсе даже не щуплым, под вязаной фуфайкой угадывалась хорошо развитая мускулатура. Солидный мужик отступил на шаг, поднял руку с пистолетом. Но сказал спокойно:

— Давай копай. Нам еще предстоит все по реестру проверить. А то не успеем засветло. Это тебе не ларек Сени Гершмава с медными брошками. Как никак двадцать восемь миллионов. Свои пятнадцать процентов получишь после инвентаризации...

Косому больше не было страшно, он тупо старался вникнуть в разговор, пот стекал по лбу и носу ручьями. Разве такое бывает — двадцать восемь миллионов? Чего — двадцать восемь миллионов? Может, вовсе не рублей, а медных брошек какого-то Гершмана?

Тоже не простая работа — отобрать товару на четыре миллиона,— продолжал кожаное пальто.

Точнее, Ваня, точнее. Четыре миллиона двести тысяч рублей.

Рублей! Двадцать восемь миллионов рублей! В одном чемодане! Да не рублей, чекист сказал — товар. Бриллианты, наверно, изумруды. А очкарик выторговал пятнадцать процентов. Четыре миллиона двести тысяч.

Почему-то стало тихо, слышно было только, как лопата нетяжело входит в землю. Даже вековые сосны перестали раскачиваться, да и воронье стихло. Косой приблизил голову к проему окна: очкарик теперь рыл яму, стоя в ней по пояс.

-— Ну вот, все,— наконец сказал оц,— подсоби, Ваня, выбраться.

Солидный переложил пистолет в левую руку, правую протянул очкарику. Очкарик выломился из ямы, молниеносным движением нанося удар лопатой по голове своему бывшему начальнику. Какое-то мгновение грузное тело держалось на весу, но через секунду ноги обмякли и оно рухнуло в яму, подминая под себя очкарика. Косой, забыв об опасности, высунул голову из окна и с ужасом увидел, как поднимается из ямы тело солидного мужика (это вырывался из ямы очкарик) и над левой его бровью расплывается кровавое месиво.

Косой отполз от окна, стал судорожно натягивать сапоги. Надо было драпать во что бы то ни стало. Согнувшись под низким покатым потолком чердака, натянул куртку. Снова подполз к окну: очкарик тащил тело на террасу. Потом .он побежал к машине, достал канистру. «Сейчас дом подожжет!» — мелькнула у Косого паническая мысль. И точно — очкарик деловито обошел с канистрой вокруг дачи, круто запахло бензином. Потом спрыгнул в яму, вытолкнул из нее залепленный землей большой чемодан и легко выпрыгнул обратно. "

Вот сейчас он чиркнет спичкой, возьмет двадцать восемь миллионов, сядет в «виллис», и поминай как звали! А ты, Косой, будешь гореть заживо. Но очкарик не спешил. Он засыпал яму землей, поставил на место собачью будку. Взялся за ручку чемодана, как бы прове-

ряя вес, подволок его по земле к «виллиср>. Снял с себя майку," огляделся и пошел'к колодцу — по тропинке рядом с домом. Косой весь напрягся, он не видел идущего, только слышал его неторопливые шаги. Вот еще пять-шесть шагов — и он пройдет под чердачным окном. Косой зажал в кулаке нож, стал на четвереньки. Еще два шага... шаг... и нечеловеческим усилием Косой выбросил натренированное тело вниз...