Так долго не живут [= Золото для корсиканца ] - Светлана Гончаренко Страница 2

— Нет, конечно, только реставрирую. Ещё фарфор склеиваю. Вот за часы последнее время стал браться — занятно.

— Да, это не наша жизнь собачья, — согласился Стас. — Ведь ваш сантехник — у меня третий выезд за утро. И ночью тоже покоя не дали, две драки. Конечно, общежития и казино эти драные на то и есть, чтоб морды там бить. Но сегодняшнее утро! Хоть романы пиши. В семь ноль восемь — террористический акт. Взрывище на Восьмой Карелофинской. Это что-то отдельное! Дебил семнадцати годов решил изобразить из себя крутого (а может, в самом деле к какой банде прибился, это ещё узнать надо). Сляпал взрывное устройство. В хибаре держать его не решился: там мать, бабка, дед весь день дома — все друг на друге. Сообразил подклеить свою дрянь в сортире под очко (сортир в лучших традициях, дощатый). Утром сегодня младший братец этого крутого — чуть ли не четвёртого класса козявка — заперся в сортире и давай курить. Дед лезет по нужде, дым чует, стучит, ругается, малец струхнул, сигаретку кинул — и тут рвануло! Сортир, внук, дед, тонна дерьма — всё на воздух. Этим двоим кое-какие конечности переломало, а дом до крыши уделан, как торт «Прага» шоколадом. Даже соседям досталось. До сих пор кажется, что от меня воняет.

Стас подозрительно принюхался к рукаву своего ненового пестрядинного пиджака и только после этого хлебнул чаю. Самоваров налил чаю и себе, сочувственно покачал головой.

— Только вылез из дерьма — пожалуйте на кражу, — продолжал Стас. — Старуха ночевала у подружки, чуть свет прибежала домой, а там всё вверх дном, хотя дверь заперта. Смотри, что взяли.

Он вынул из внутреннего кармана, откуда-то из-под мышки, свёрнутую бумагу, расправил и стал читать:

— «Брошь, с четырьмя бриллиантами жёлтой воды, три с половиной карата каждый, и одним топазом». Работы, заметь, Карла Фаберже. Дальше: «Серьги середины XIX века. Золото, бриллианты, кораллы, эмаль. Брошь — камея на ониксе, тоже XIX века». Ещё какие-то четыре кольца с чёрт-те знает чем, сапфиры вроде и всё такое. Что, нехило? Мог ты вообразить, что ещё водятся такие старушки? — Стас торжествующе посмотрел на Самоварова и хмыкнул: — Да, вдобавок стащили коробку с какими-то письмами и открытками. Насчёт коробки бабка особенно убивается. Отыщите, мол, поскорее мои бумажки. Ну, тут у нас не заржавеет, квартирант у неё подозрительный. Ваш покойный алкаш — тоже не загадка века. Поедем сейчас напарника брать, этого, как его…

— Мутызгина, — подсказал Самоваров. — Но с чего бы ему Сентюрина гробить? Такие кореша были. И не ссорились даже.

— Видал я этих корешей, — со знанием дела отрезал Стас, — дружат, что твои три танкиста, а потом топором по башке.

«Неужели я треснул бы Стаса по башке?» — удивился про себя Самоваров и даже вслух позволил усомниться:

— Нет, тут что-то не так.

— Что не так? — возмутился Стас. — Как водится, по пьяному делу, без мотиваций. Этот-то… Мутызгин… говорят, забияка?

— Просто весёлый мужик. — Самоваров пожал плечами. — Колоритная была парочка. Сентюрин — алкоголик, худющий, зелёный такой, сентиментальный и лживый. Но абсолютно безвредный. А Мутызгин — пока только пьяница. Здоровяк, рожа красная, орёт вечно, ржёт как конь. Тоже милый человек.

Стас недоверчиво сощурился:

— Видел я этих милых человечков. Поди, дрыхнет теперь, а брюхо в кровище. Вон и вещдоков набрали целый мешок — бутылка, стаканы. Ребята не то что белые перчатки перед пьянкой не надели, а, наоборот, полгода рук не мыли. Отпечатки жирнющие. Да не хочется ради алкашей возиться с экспертизой. И так всё ясно.

— Его что, бутылкой стукнули? — поинтересовался Самоваров.

— Да нет, тяжёлым чем-то вроде колуна… — Стас непроизвольно огляделся по сторонам. — И орудие найдём! Видал я этих Мутызгиных. Через час будет рассказывать, как был в помрачении и захотелось ему лучшего друга топориком тюкнуть.

— А со сторожем ты говорил? — вспомнил вдруг Самоваров.

— Говорил, — махнул рукой Стас. — Глухо. Он у вас наверху, возле ценных экспонатов, сидит. Оттуда и не слышно ничего, стены толстые.

— Да, генерал-губернаторский дом, — согласился Самоваров.

— Вот-вот. Прочно раньше строили. Нельзя же, чтоб господам в гостиной слышно было, как кухарки ругаются. А что за парень этот сторож?

Самоваров пожал плечами:

— Фаворит директора.

— В каком смысле? Голубой, что ли?

— Насчёт голубизны не знаю, но правая рука и левая пребывают в одном лице, это точно. У нас теперь порядки новые. Раньше в залах бабки сидели, теперь ходит этот Денис с пистолетом на рёбрах. По-моему, он гораздо менее эстетичен, чем интеллигентные старушки. По совместительству он — ночной сторож. У нас все всё со всем совмещают: зарплатишки-то жидкие. Реставраторша двор метёт (это которая труп обнаружила), кассирша тире уборщица, и так далее…

— А ты-то как? — сочувственно спросил Самоварова Стас.

— Антиквариат сейчас в моде, — тихо улыбнулся Самоваров. — Вложение капитала. Милые невежественные частные лица, длительные посещения библиотек…

— Ну ты жулик! — засмеялся Стас. — Ладно, спасибо за чай. Чай и правда хороший. Побегу к Мутызгину, а то глаза продерёт, за голову схватится и дёрнет куда-нибудь к тёще в деревню Пеньки, таскайся потом за ним. Думаю, днями с тобой встретимся.

Стас пожал на прощание самоваровскую руку и пошёл по коридору твёрдой походкой. Самоваров же продолжил чаепитие — одну из своих ежедневных радостей, понятных только посвящённым (пил он очень хороший чай без сахара и сластей). Прихлёбывая горячую жидкость того утончённо-густого цвета, которому не подобрать названия, он одновременно созерцал деревянный ковчежец, над которым трудился последнюю неделю (кое-что оставалось не только доделать, но и додумать), и воображал, что было бы с ним, если бы больше десяти лет назад его, зелёного работника уголовного розыска, не достала глупая очередь из «Калашникова». Был тогда разгар перестройки, медовое время для новорождённых банд, много стреляли, и не только в заслуженных бизнесменов, но и просто так, «для понта». Маленькая махновщина, маленькие джунгли, маленький Дикий Запад, где каждый за себя и за своих парней с пушками. Юный Самоваров больше по глупости, чем из-за нужды, погнался за каким-то плюгавым шкетом, который мелко визжал и подпрыгивал на обочине банальной рыночной драки и бросился прочь при виде милицейского наряда. Плюгавец бежал, Самоваров за ним. В каком-то гнусном переулке, застроенном казёнными двухэтажками, сараями и рядами гаражей, по Самоварову прошлась автоматная очередь и лишила его сыскной романтической карьеры, селезёнки, четверти кишечника, половины левой ноги и красивой девушки Наташи. Потом жизнь началась снова, но совсем другая. И хотя ему нравился железный Стас, он уже не мог себе представить, чтобы он сам, как прежде, выезжал осматривать проломленные черепа, скрюченные руки, развороченные серванты, чтобы он сам кого-то искал и кому-то говорил: «Твоя работа, сволочь!»