Последнее купе - Андрей Воронин Страница 2

– Мария Геннадьевна работает в столичном военгоспитале, собирает материал для кандидатской диссертации, – пояснил сияющий Симонян. – Снимай трусы, Пятаков.

– А какая тема диссертации? – спросил Жора.

– Не паясничай, Пятаков. Снимай.

Жора сделал умное лицо и потянул резинку вниз. Ну и плевать, пусть смотрит. Врачиха кое-как отлипла от стены, подвинула стул, села перед Жорой. Красная, как редиска. Пластмассовый шпатель в руке.

– Год рождения? – спросила она чуть не шепотом.

– Семьдесят седьмой.

– Когда начались проблемы. с мочеиспусканием?

– Сколько себя помнию, – сказал Жора. Он всегда так говорил.

Врачиха опустила глаза, задышала. Смотрит. Жора уставился в потолок, стал считать мух на плафоне. Синие мухи, зеленые, серые, фиолетовые какие-то – штук двадцать, наверное, жирные, как боровы, сплошное сало, настоящие южнороссийские мухи, в Москве таких фиг где найдешь. Врачиха тем временем что-то спросила у Симоняна, тот ответил, засмеялся.

– Присядьте на корточки, Пятаков.

Жора присел.

– Теперь встаньте, ноги вместе.

Есть приказ.

– Повернитесь на триста шестьдесят градусов.

Никаких проблем, хоть на семьсот двадцать.

– Хорошо. Можете надеть трусы, Пятаков.

Невропатолог увлеченно покрывал медкарту своими каракулями, врачиха тоже что-то записывала в клеенчатую тетрадь. Вчера на ней было короткое «кока-кольное» платье, если бы муж не приперся так рано, она выпрыгнула бы из него в два счета, как виноградина из кожуры, оставалось только скомандовать: внимание, марш! А тут – кандидатская диссертация, встаньте, повернитесь, ноги вместе. Что ты, что ты.

Симонян закончил писать, захлопнул медкарту и сказал:

– Вот так, Пятаков. Подойдешь сейчас к своему военкому, к Рощину, он должен быть у себя.

Жора оторопел. Он не понял. Стоп, стоп, вот этой фразы в сценарии быть не должно, он точно знал.

– То есть как? Зачем к Рощину? И что мне ему сказать?

Симонян повернулся к врачихе:

– Как вы считаете, Мария Геннадьевна, что призывник Пятаков должен сказать своему военкому?

Она опять покраснела, как редиска. Стрельнула глазами в стену, в дверь, в потолок. Потерла коленкой о коленку. Потом наклонила голову и впервые за все время улыбнулась:

– Вы абсолютно здоровы, Пятаков. Поздравляю вас.

4.

Подполковник Рощин пожал плечами.

– Что я тебе могу сказать, Георгий? Ну, значит, здоров. Быть здоровым не вредно, это научный факт.

Он достал из ящика стола кипу повесток и стал неторопливо тасовать их.

– Так, Пятаков… Пятаков… Вот он, Пятаков Георгий Владимирович. Распишись-ка здесь. Семнадцатого июня встанешь пораньше, оденешься во все старенькое и в восемь ноль-ноль, как штык, явишься на призывной участок, Майская площадь, 3. Сам не придешь – приведут. Убежишь – найдут. Доказано наукой.

Жора облизал пересохшие губы.

– Но ведь отец это, заплатил вам. деньги.

– Помню. Двадцать второго мая 1995-го, ровно три года тому назад. Шестьсот долларов ноль-ноль центов, как в аптеке. И я свое обещание сдержал: все эти три года ты болтался по городу, как дерьмо в проруби, а я тебя не трогал.

Жора ничего не понимал.

– Нет, он должен был принести деньги вчера вечером, девятьсот долларов, мы же договаривались!

– Вчера вечером? – Рощин залез в стол, достал оттуда пожелтевший номер «Красной звезды», уткнулся носом в первую страницу. – Ничего не знаю. Со мной никто не договаривался, никто не приходил, не звонил.

– Этого не может быть, это.

– Доказанный наукой факт, Георгий.

– Вы не понимаете, – Жора зачем-то встал и постучал себя кулаком в грудь. Кажется, он кричал. – Мне двадцать один год! Двадцать один!

– Но ведь не шестьдесят? Не девяносто? – отозвался Рощин из-за газеты. – Слушай, Георгий, тут ко мне должна прийти одна мамаша. я хотел бы поговорить без свидетелей. В общем, равняйсь, смирно. Кругом марш. До скорого, Пятаков, не болей.

5.

Ахмет что-то учуял.

Насторожился.

Быстро вскочил на ноги и заправил выехавшую рубашку. Пассажирка вопросительно посмотрела на него, на всякий случай натянула свои желтые шорты. Ахмет повернул защелку в двери служебного купе, выглянул наружу, сухо сказал:

– Не скучай, я скоро, – и вышел в коридор.

Черт знает что. Поезд только полтора часа в пути, а лысый пассажир с тридцать второго места успел надраться до белых слонов. Он стоял в дальнем конце коридора, голый по пояс, полотенце торчит из кармана, подтяжки болтаются – и дергал ручку двери последнего, девятого купе.

– Послушайте, дорогой! – окликнул Ахмет, энергичным шагом приближаясь к нему. – Что вы там забыли, эй? Идите в свое купе!

Лысый оскалился и с удвоенной энергией принялся трясти дверь.

– Я непонятно выражаюсь?.. – Ахмет положил руку на потное плечо.

Шиманский Петр Вадимович, 1956 года рождения, украинец, прописан в г. Суоярви Петрозаводской области, ул. Северная, дом 56, квартира. Кажется, 16. У Ахмета профессиональная память, а паспорт лысого гражданина он держал в руках не далее как сорок минут назад – сам гражданин был тогда лишь в легком подпитии. Паспорт настоящий, штамп прописки не вызывает сомнений, фото подлинное, в этом Ахмет тоже разбирался неплохо.

– Хочу домой! – ревел Петр Вадимович, вращая налитыми кровью глазами и выдергивая ручку из двери. – Домой! Почему мня не это. не пссс? – он тяжело икнул. – Не псскают?!

– Ваше купе дальше по коридору, товарищ, – сказал Ахмет, оглядываясь. В коридоре на мгновение показалась бабулькина голова в пигментных пятнах и тут же нырнула обратно. – Ваше восьмое, там буква «V» и три палочки, а это девятое – видите?

Ноль по фазе, лысый вцепился в дверь и не отпускал. Ахмет оглянулся еще раз: коридор пуст, пассажиры отдыхают. Он с разворота нанес короткий удар по шее Петра Вадимовича, и когда тот, булькнув, стал заваливаться набок, подставил ему плечо. Через пять секунд товарищ Шиманский тоже отдыхал – на железном полу в тамбуре, среди сигаретного пепла, а Ахмет вернулся к себе в служебное купе и нажал кнопку вызова дежурного милиционера:

– Балчи, это я, Гасанов, шестой вагон. У меня здесь пьяный, пришли кого-нибудь. Да, он в тамбуре, найдете без меня, если что. Спасибо.

Потом Ахмет защелкнул дверь и выдохнул:

– Жарко. Задрали все.

Он достал пиво из ящика, снял крышку и бросил в кассу четыре тысячи семьсот. Отпил из горлышка, поставил бутылку перед пассажиркой в желтых шортах. Пассажирка сидела у окна и наблюдала за бесконечной кинолентой майских садов и рощ. Под столиком еле помещались ее сдвинутые крест-накрест длинные голые ноги.