Восьмое делопроизводство - Николай Свечин Страница 2

Один раненый умер в госпитале через день, а второй протянул неделю. К нему успел приехать чиновник Восьмого делопроизводства Департамента полиции Томилин. В департаменте он отвечал за идентификацию преступников по системе словесного портрета. Томилин привез умирающему фотографии 48 налетчиков, которые могли быть причастны к нападению и на которых имелись материалы в картотеке. В последний момент Лыков догадался присоединить к ним данные на Сашку Попа — и неожиданно попал в точку.

Драгун доживал последние дни и знал это. Он хотел отомстить убийцам за смерть свою и товарищей. Из последних сил раненый дожидался полицейского чиновника. Томилин улучил момент, когда умирающий был в ясном сознании, и разложил перед ним на кровати фотографические карточки. Драгун перебирал их восковыми пальцами, и с каждой новой из него будто выходила жизнь… Оставался последний портрет. Страдалец долго не хотел его смотреть, шептал чуть слышно:

— Неужели… нету его у вас… уйдет, сволочь, без наказания…

Потом открыл карточку, и его словно оживили на миг:

— Вот он!

— Точно он? — спросил Томилин.

— Точно, ваше благородие. Левый глаз приметный, косит, я запомнил…

— Это известный налетчик Александр Южиков по кличке Сашка Поп. Он недавно бежал из Херсонской каторжной тюрьмы.

— Поп, как есть поп! — из последних сил выкрикнул драгун. И рассказал невероятную историю.

Когда конвой сопровождал почту, на дороге им встретился священник. Молодой, лет двадцати пяти, в теплом черном пальто, распахнутом на груди; под ним виднелся крест. Батюшка сидел в санях, притулившихся на обочине. Увидев конвой, он осенил его крестным знамением. Вахмистр остановил колонну и подъехал под благословение. Левый глаз у священника заметно косил. Он благословил вахмистра, возок с почтой опять тронулся, драгуны — следом. Тут ложный поп вынул из-под рясы бомбу и швырнул ее в солдат, а сам прыгнул рыбкой в придорожный сугроб. Никто не успел ничего понять, как прогремел сильный взрыв.

Умирающий драгун успел подписать протокол и к вечеру угас. Томилин вернулся в Петербург и сообщил об опознании. Его рассказ произвел сильное впечатление и был доложен товарищу министра внутренних дел Курлову.

Генерал-лейтенант Курлов заведовал полицейскими вопросами. Премьер-министр Столыпин оставил пост министра внутренних дел за собой, но лишь формально. Ввиду большой загруженности вести дела ведомства он не мог и разделил их между своими товарищами ^[4]. Ему докладывали только о самых выдающихся происшествиях. Курлов подумал день-другой, и известил Петра Аркадьевича о случае в окрестностях Плоцка.

Председатель Совета министров был возмущен:

— Мы не можем оставить такую мерзость без ответа. Какие меры приняты, чтобы поймать убийц?

— Ведется дознание, надо ждать результатов.

— Кто дознает?

— Плоцкое полицейское управление.

— Немедленно вышлите туда Лыкова. Он даст всем прикурить!

Так Алексей Николаевич отправился в очередную командировку. Азвестопуло остался в Петербурге «вести хозяйство».

Лыков давно уже занимал в департаменте привилегированное положение. Официально его должность звучала очень длинно: чиновник особых поручений при министре сверх штата, прикомандированный к Департаменту полиции. Таких «особых» насчитывалось три-четыре человека. Статус позволял им заниматься любыми делами в пределах компетенции полицейского ведомства. Службу «особняков» определяло начальство. Чаще всего такие поручения не были связаны с повседневной рутиной, а носили исключительный характер. Хотя, например, Веригин заведовал секретарской частью департамента, а Виссарионов курировал Особый отдел. Алексей Николаевич всю жизнь занимался уголовным сыском и составил себе в этой области выдающуюся репутацию. Сложные или общественно громкие дела, требующие высшего мастерства, поручались именно ему.

В конце прошлого года, когда Лыков с Азвестопуло отличились в Иркутске ^[5], Курлов обещал повысить их в чинах. Лыков уже десять лет состоял в коллежских советниках. Сергей тоже застрял в титулярных, и росту им обоим не было. Государь раз за разом вымарывал Алексея Николаевича из приказов по гражданскому ведомству — так говорило начальство. Сам Лыков подозревал, что его просто не включали в эти приказы: отчасти за самостоятельный характер, отчасти по старой памяти. В свое время сыщик не сумел угодить императрице, когда та поручила ему отыскать похищенную икону Казанской Божией Матери. С той поры прошли годы, государыня должна была забыть вину скромного сыщика, но чинопроизводство для него застыло. Перед Рождеством Курлов, опытный бюрократ, подвинул Алексея Николаевича в должности — из чиновников особых поручений шестого класса перевел в пятый. Видимо, это был многоходовый маневр: генерал готовил Высочайший приказ. Но в остальном все осталось, как есть. В России производство и награды в массовом порядке делались дважды в год, на Рождество и Пасху. Рождество пролетело, и теперь коллежский советник ждал Пасхи. В душе, конечно, он хотел стать «превосходительством». А тут такой шаг вперед, в «высокородие». Однако чем дальше, тем служить ему становилось труднее. Прежние начальники Лыкова приучили его к высокому уровню государственного мышления. Но время их прошло: Плеве лежал в земле, Дурново заседал в Государственном совете. Наступил черед таких, как Курлов. Говорили, что Столыпину его навязали, что премьер недолюбливает своего товарища. Кто знает? В реальные полицейские будни Петр Аркадьевич давно уже не совался. Сыщик видел его все реже и заметил, что тот изменился не в лучшую сторону. Столыпин зазнался, сделался нетерпим к чужому мнению, уверовал в собственную непогрешимость. Директор Департамента полиции Зуев обжегся пару раз и теперь потихоньку мечтал удалиться на почетную отсидку в Сенат. С кем служить дальше? Кто будет отдавать приказы стареющему сыщику завтра? Думать об этом не хотелось…

Командировка в Плоцк длилась две недели и едва не стоила питерцу жизни. Он возглавил дознание о налете на денежную почту и придал ему ускорение. А раскрыли банду без него, и сделали это железнодорожные жандармы. Попался толковый человек, помощник начальника местного отделения штабс-ротмистр Глансенштерн, который через агентуру выяснил важный факт. Близ станции Боровичи поселился приехавший откуда-то с юга России прасол, некто Верномудров. Видать, из поповичей — только у них приняты такие заковыристые фамилии. Прасол скотину не покупал, по ярмаркам не приценивался, с поляками не общался, а сидел у себя на хуторе и чего-то там кумекал. Урядник полюбопытствовал и зашел поговорить. Не фальшивую ли монету чеканит приезжий? Верномудров предложил гостю рюмку водки и завел долгий разговор. Выяснилось, что он поп-расстрига, лишен сана за коммерческие операции «с душком» (проще говоря, давал деньги в рост) и теперь хочет начать новую жизнь. Капитал у него есть, но небольшой; боится ошибиться. Бывший священник попросил у гостя совета. Обещал взять в долю! Разговор вышел мутный и неправдоподобный. Полицейский почесал в затылке и отправился к жандармам. Глансенштерн как узнал про бывшего попа, сразу вспомнил циркуляр насчет Южикова. Спросил: косит ли прасол на левый глаз? Урядник ответил, что сказать затрудняется, поскольку Верномудров был в синих очках. Штабс-капитан тут же телеграфировал в Плоцк Лыкову.