Месье, сделайте мне больно - Жан-Пьер Гаттеньо Страница 19

Один Монтиньяк ждал меня.

Я не мог не думать о нашей встрече. Мог ли я убедить его, что ничего не знаю о воровстве, в котором он обвинял Ольгу, и, несмотря на все, добиться, чтобы он помог мне? Из предосторожности я написал два письма: одно для Ребекки, другое для Флоранс – она найдет его по возвращении из Чикаго, там лее приписал несколько строк для Мэтью. Затем положил на видное место на низкий столик; конверты и записку для Май Ли, чтобы она отправила их, если я не вернусь.

Потом включил радио. Передавали оперу Моцарта, но музыке не удалось ослабить мое напряжение.

Поняв вскоре, что больше не вынесу ожидания, я надел куртку и спустился купить сэндвич в «Жан Барт». Я заметил, что практически ничего не ел со времени смерти Ольги. Когда я закончил, то подошел к своему «Вольво» на другой стороне улицы. Толстый слой снега покрывал ветровое стекло. Мне понабилось минут десять, чтобы убрать его. После чего я сел в машину и включил зажигание.

Мне удалось тронуться только с пятой или шестой попытки. Герострат был прав – холод смертелен для аккумулятора. Когда наконец двигатель заработал, я поехал по улице и повернул направо. Это была всего лишь интуиция, но я не сомневался: приехав раньше назначенного времени, избавлю себя от неприятных сюрпризов.

Вопреки ожиданиям, авеню Монтеспан была только узким проходом, соединяющим авеню Виктора Гюго с улицей де-ля-Помп. Жилые здания и комфортные резиденции окружали ее со всех сторон. Она была абсолютно безлюдной, когда я в нее въехал. Я добрался по ней до авеню Гюго, где оставил машину. Макс Монтиньяк жил в двух шагах оттуда, в частном особняке, находившемся в конце прохода.

Было чуть больше девяти. До назначенной встречи оставался еще целый час Темнота была почти полной. Выходя из «Вольво», я почувствовал, что закоченел. Холод был безжалостный, обитатели квартала тоже: ни одного кафе, где можно было бы согреться. Кафе «Табак» на углу авеню Виктора Гюго и улицы Спонтини было закрыто. Судя по запертым решеткам, было сомнительно, что оно работало днем. Я пошел по авеню Монтеспан. Я был вынужден двигаться медленно из-за скользкой дороги. Это напомнило мне манеру, в которой Математичка пересекала авеню Трюден после окончания сеанса. Мелкими осторожными шажками, как если бы повсюду ее подстерегали чьи-то козни. Сейчас я чувствовал, что не слишком сильно отличаюсь от нее.

Ходил слух, что частный особняк Макса скоро будет конфискован банком, которому Монтиньяк задолжал астрономические суммы. Это жилище красноречиво свидетельствовало о чрезмерных амбициях своего владельца. За внушительными воротами из кованого железа в глубине внутреннего дворика виднелось великолепное трехэтажное сооружение из тесаного камня, построенное, вероятно, в XIX веке. Едва ли можно было ожидать чего-то другого от человека, придающего такое значение видимости. Были освещены окна только первого и последнего этажа. Был ли Макс уже дома? В глубине двора угадывалась темная масса автомобиля – наверняка его «Мерседес». У меня в голове мелькнуло подозрение: почему он не назначил мне встречу раньше? Чтобы иметь достаточно времени устроить мне ловушку? Если только он не был занят с кем-нибудь другим, или присутствие во дворе его машины ничего не доказывало, и он на самом деле вернется только к назначенному для нашей встречи времени.

Я в нерешительности остановился перед воротами. Войти? Или ждать в машине? Мороз становился невыносимым, обжигал лицо, я все больше дрожал от холода. Именно это и помогло мне решиться. Макс не сказал мне код, открывающий ворота. По оплошности или намеренно? Но это не имело значения. Рассматривая «Двадцать четвертый день» Дора, Ольга как-то заметила, что дни, в которые она меня посещала, совпадали с цифрами кода на воротах ее дома: понедельник – первый день недели, среда – третий, пятница – пятый, – если только прибавить к ним название картины. «Я, возможно, собираюсь пригласить вас к себе домой», – сыронизировала она. Я набрал 135-24, загорелась маленькая зеленая лампочка наверху цифровой панели, раздался тихий щелчок, и ворота открылись. Я прошел во внутренний двор. Снег заглушал шорох моих шагов, так что я бесшумно смог пройти около тридцати метров, которые отделяли меня от дома. Я опасался, что дверь будет закрыта на ключ или понадобится другой код, но мне достаточно было повернуть ручку. Я оказался в огромном вестибюле, где температура приятно контрастировала с погодой на улице. Это место мне тут же внушило почтение своей роскошью. Все здесь указывало на жизнь по высшему классу. Пол был покрыт густым ковром с мотивами охрового, голубого и розового цвета, стены покрыты серым мрамором, через равные промежутки расставлены агавы и сансевьеры в огромных керамических горшках, сочетающихся по цвету с ковром. По обеим сторонам вестибюля, между застекленными поставцами с экзотическими вещицами, вероятно, баснословными по ценам, – двери, ведущие в соседние помещения. В глубине, рядом с кабиной лифта, – устланная розовым ковром лестница на верхние этажи. Больше всего это было похоже на холл международного отеля типа «Хилтона», а не на частное владение. Мне было интересно, в чем для Макса заключалось богатство, теперь ответ бросался в глаза. Оно было, прежде всего, витриной, вывеской крупного успеха, тешившее его тщеславие и призванное к тому, чтобы произвести впечатление на потенциальных инвесторов и заставить их раскошелиться.

В одной из комнат на первом этаже слышался шум голосов. Я приложил ухо к двери, но мне не удалось ничего разобрать. Это было похоже на дискуссию между хорошо воспитанными людьми. Был ли там Макс? Он меня сейчас еще не ждал, но чем я рисковал, если бы вошел туда? Скорее удивить, чем удивиться самому. Я толкнул дверь. Она распахнулась в просторный салон, меблированный в стиле Регентства и Людовика XV или что-то в этом роде: деревянные стулья, кресла и канапе с позолоченной инкрустацией, обитые атласом и бархатом, навощенный паркет, ковры и обивка, представляющая фривольные сценки с мифологическими персонажами. В остальном, комната была пустой. Голоса доносились из телевизора. Шел спор между министром партии большинства и депутатом оппозиции. Заботясь о своем образе, они, что один, что другой, изо всех сил старались сохранить вежливость.

Но это был единственный источник шума в комнате.

Я вернулся в вестибюль. Напротив была лестница, ведущая на верхние этажи. Ковер заглушал шум моих шагов. Поднимаясь, я вспомнил преследование, о котором Ольга рассказывала на последнем сеансе. По лестнице до ворот, которые не открывались. Я проделывал обратный путь. Те же места, но другие эмоции. Ольга убегала, тогда как я с нетерпением шел к тому, что собирался открыть.

Добравшись до второго этажа, я остановился. Он был погружен в темноту, но свет с первого этажа позволил мне смутно увидеть вестибюль меньших размеров, но не менее роскошный, чем предыдущий. Внезапно я снова услышал шум голосов. На этот раз он шел с третьего этажа. Другой телевизор, передающий ту же самую программу? Спорщики казались менее дружелюбными. Если только они не проявили свой природный нрав, но я, скорее, склонялся к тому, что это реальные существа в разгаре ссоры.

Я возобновил восхождение. Вестибюль на третьем этаже также был погружен в темноту, однако свет пробивался из-под дверей комнат, которые я видел освещенными еще с улицы. Из одной из них до меня долетел сердитый голос Макса Монтиньяка.