Маска резидента - Андрей Ильин Страница 19

И тогда их настигнет ужас, ибо нет ничего страшнее смерти, которую ты не видишь, но которая неотвратимо приближается. Я создам ужасную легенду о корабле смерти. Я многократно подтвержу эту легенду, чтобы ни один сторонний человек даже под дулом пистолета не захотел ступить на его палубу, а те немногие оставшиеся в живых сами, по собственной воле, покинут корабль. Одним метким выстрелом я завалю не одного и даже не двух зайцев. Я не дам преступникам возможности отыграться по принципу зуб за зуб на заложниках, так как они будут совершенно невиновны. Я не спровоцирую усиление охраны, потому что для этого не будет явных причин. Я ослаблю боеспособность боевиков, лишив их полноценного отдыха. Кроме постоянных, лишающих сна, изматывающих размышлений на тему «Кто следующий?», они будут вынуждены выполнять рабочие и охранные функции умерших сообщников. Наконец, и это самое главное, я останусь рядовым заложником, спрятавшимся в тени страшной эпидемии смертей. Я не выкажу публично ни одной своей способности, отличающей меня от обычных людей. Невидимка останется невидимкой. Я сохраню Тайну, а если повезет, и жизнь!

Двое суток я готовил операцию. Для начала я «сдвинулся умом». Играя отчаяние, я часами лежал на койке, забравшись под матрац. Мне было очень важно, чтобы мои охранники привыкли к новому моему образу и к новому местоположению. Вначале они пробовали снять матрац для острастки, врезали пару раз по челюсти, потом и вовсе его забрали, но я поднял такой крик, что они вернули его на место, предварительно хорошенько избив меня.

— Дьявол с ним, с придурком. Нравится матрац тискать — пусть тискает.

Заглядывающие иногда в каюту охранники привыкли видеть вместо меня полосатый чехол и торчащую из-под него цепочку наручников, пристегнутую вторым концом к ограждению койки. Конечно, когда-нибудь в будущем в самый неподходящий момент они могли задрать матрац, но я сильно надеялся на их лень и инерцию. Люди — рабы привычек. Наблюдая десять раз одну и ту же картинку — матрац и цепочка — они автоматически домысливают под матрацем меня. Прием сработал. Открыв каюту и увидев уже ставшую привычной картину, они почти сразу же уходили. Чтобы еще более уменьшить их бдительность и заодно заинтересованность в ворошении матраца, я «опустил» свой образ, извините, пару раз сходив под себя. В каюте закрепился устойчивый отвратительный запах, а вид перекрашенного под маскировочную накидку матраца отбивал охоту за него хвататься. Теперь меня почти не тревожили. Ну чем может угрожать совершенно свихнувшийся, опустившийся, утративший человеческий облик узник? Лучше наблюдать за другими, крепкими, не потерявшими внутренней злобы мужиками. Мало ли что они выкинут? Я думаю, подобный нечистоплотный прием сберег меня не только от чрезмерной опеки, но и повысил шансы на жизнь. В первую очередь избавляются от представляющих угрозу противников. К тому же, кому интересно возиться, то есть снимать голыми руками с койки, волочить по коридору и потом в мертвом состоянии везти в известное место такого засранца? Захочется потом этими руками за хлеб браться во время обеда или пот со лба утирать? На эту чисто человеческую брезгливость я и рассчитывал. Да я бы с ног до головы в дерьме извалялся, если бы это хоть немного помогло делу! Брезгливость ведет к гибели. Брезгливость из нас выбили еще в учебке на занятиях по психологической подготовке, когда в анатомическом театре заставляли голыми руками копаться во внутренностях трупов. Как будто я там чужое дерьмо пальцами не месил! А тут свое, единоутробное, уж как-нибудь переживу. От реализации следующего этапа плана зависел весь ход операции. Мне нужно было найти способ незаметно покидать каюту. Дверь отпала почти сразу: коридор всегда таил опасность. Больше подходил иллюминатор.

На вид он был таким маленьким, что, казалось, в него не пролезет и голова. Но я знал, что это не так. Во время учебы, на предмете «затаивание», мне приходилось протискиваться в такие щели, что восьмилетнему ребенку не под силу. На это существовала своя техника. Вначале мы наблюдали поведение кошек. Мы заставляли их пробираться во все более узкие отверстия, замечая, как они это делают, что пропихивают вначале, что следом, как изгибаются, как дышат. Потом мы ползали сами. Стимул при выполнении упражнения был самый прямой — пока не пролез, ни на обед, ни на отбой не отпустят.

— Мы никогда не сможем пролезть в такую малюсенькую дырочку, — канючили мы.

— Ерунда, отверстия подобраны индивидуально, строго в соответствии со строением ваших тел. Мы знаем, что говорим. Но если вы не хотите есть… — Мы очень хотели есть и продирались сквозь невозможно узкие дыры, не жалея ни сил, ни кожи. Инструкторы нас не жалели и, наблюдая лохмотья содранной кожи, а то и мяса, флегматично заявляли:

— Значит, они были лишние! — Хорошо, что тогда они нас не жалели, и еще хорошо, что у меня был отменный аппетит, а то как же пролез бы я в эту дыру!

Прежде чем лезть, я разделся, чуть смазал края иллюминатора слюной и примерился. Голова прошла в отверстие довольно свободно, значит, можно было протиснуть и все остальное. По краям иллюминатора я, чтобы иметь упор для ног, привязал свернутую толстым жгутом занавеску, точно такую же быстросъемную лямку выпустил наружу. Можно пробовать.

Выпустив вперед левую руку, прижав плечо к щеке и одновременно «сдув» по методикам великого фокусника Гудини мышцы, я нырнул в круглое отверстие. Правой рукой отжимаясь от веревочной петли, совершая корпусом круговые движения, я ввинчивался в иллюминатор, словно шуруп в стену. 0-хо-хо-хо! В курсантские времена я это упражнение проделывал легче. Нарос за последние годы жирок! Спасибо преступникам, согнавшим за минувшую неделю с меня жировой излишек. За это благодеяние им теперь и расплачиваться. Выбравшись наполовину наружу, я вернулся на исходные. Тренировка была завершена. Можно было переходить к делу.

Первым умер радист.

В ту ночь он задержался в радиорубке, и это решило его судьбу. Ковыряясь в разобранном передатчике, он не подозревал, что двумя палубами ниже из узкого иллюминатора, крутясь, обдирая кожу и чертыхаясь про себя, ползет, словно червяк из яблока, его смерть. Упершись ногой в наружную веревочную петлю, я дотянулся пальцами до среза палубы и, подтянувшись, осмотрелся. Горело только одно окно радиорубки. Переступая голыми ступнями по холодному металлу палубы, я приблизился к объекту своего сегодняшнего вожделения — к живому человеку. Я был заряжен смертью, как снаряд порохом. Я был чудовищем, выползшим из пучины моря. Я был самой смертью, и я не собирался никого щадить! Радист сидел, склонившись над столом, и, перебирая детали, напевал что-то себе под нос. Он был в хорошем настроении. Тем печальнее для него.

Когда негромко скрипнула дверь, радист обернулся. Он увидел странную картину — совершенно голого, посиневшего от холода человека, дружелюбно улыбающегося и тянущего ему приветственно руку. Он был уморителен, этот голый человек, и радист широко заулыбался в ответ.

Поди, мужики корки мочат! Известные хохмачи. Притаились где-нибудь и предвкушают потеху. Радист не узнал свою смерть. Наверное, он думал, что это будет старуха с косой или затаившийся в подворотне человек с кистенем.

— С легким паром, что ли? — спросил он, поддерживая неизвестную ему игру, и встал.