Приз для принцев - Рекс Стаут Страница 19

- Вполне естественно, - посочувствовал Науманн. - Как долго вы были в монастыре?

- Всю свою жизнь. До тех пор, пока мадемуазель Солини...- Кажется, девушка смутилась.

- При мне вы можете не опасаться сболтнуть лишнее, - сказал Науманн, глядя на нее.

- Сболтнуть лишнее... Что вы имеете в виду?

- Ничего, - поспешил заверить ее Науманн, сожалея о вырвавшихся словах. - Кроме того, что я человек благоразумный и, следовательно, отличное хранилище для жгучих тайн.

- Как жаль, что у меня нет жгучих тайн, - улыбаясь, сказала Виви.

- Хорошенькая девушка и без секретов? Невозможно! - вскричал молодой человек.

- Это уже второй раз, - как-то невпопад заметила девушка.

- Второй?..

- Да. С тех пор как мы приехали в Маризи, меня уже второй раз называют хорошенькой. Приятно, когда так говорят, даже если говорят только для того, чтобы показаться приятными.

- А кто был тот, другой? - Науманн сам не очень понимал, зачем спросил это.

- Другой?

- Тот, кто сказал, что вы хорошенькая!

- О! Месье Шаво. Алина засмеялась, когда я рассказала ей об этом. Она сказала, что у людей типа месье Шаво весьма ограниченный запас слов и они считают необходимым использовать все эти слова каждый день.

Я подумала, что едва ли это похвала с ее стороны.

Так они беседовали час или более, не присоединяясь к остальным, живописной группой расположившимся вокруг мадемуазель Солини. Науманн не мечтал войти в этот кружок, Виви тоже; она находила Науманна, пожалуй, самым приятным человеком из всех, кого встречала.

Он вовлек ее в беседу о жизни в женском монастыре, потом о ее будущем, и она удивилась, обнаружив, что выкладывает мысли и желания, которые до сего времени считала слишком интимными, чтобы обсуждать их даже с Алиной.

Потом Науманн немного рассказал ей о жизни в Париже и Берлине. Она слушала его с напряженным вниманием, а по окончании рассказа заявила, что больше всего на свете мечтает о путешествиях.

- Особенно в Париж, - призналась она. - Знаете, я ведь родилась в Париже. Алина обещала взять меня туда следующей зимой.

- У вас там родственники?

- Нет. Никого. У меня никого нет, кроме Алины, но она так добра ко мне! Я хочу, чтобы вы знали об этом... именно вы.

- Могу я спросить вас почему?

- Я хочу, чтобы вы знали. Потому что, когда на следующий день после вашего визита я спросила ее, отчего вы не пришли навестить нас, - Виви, кажется, не осознавала, что выдает свой особый интерес к молодому человеку, - она сказала, что вы ее невзлюбили. Как это может быть, месье?

Науманн смотрел на нее: каждая черточка ее лица была так же хороша, как ее слова и ее тон, отличавшиеся абсолютной искренностью. Молодой дипломат точно знал, что ответить: дело не в том, что он невзлюбил мадемуазель Солини, просто он не уверен, что ему рады в этом доме.

- Но она же пригласила вас на сегодняшний обед! - воскликнула Виви. Вы совершенно не правы, месье Науманн. Признайте это, и я прощу вас.

В этот момент к ним подошел Жюль Шаво. Группа в другом конце комнаты распалась; граф и графиня Потаччи собирались уходить. Генерал Нирзанн удалился получасом ранее, заявив, что ему настоятельно необходимо быть во дворце.

На прощание он с чувством пожал руку Алине, называл ее "дорогая кузина" и послал последний уничтожающий взгляд Жюлю Шаво.

Отъезд графа и графини был воспринят остальными как сигнал к тому, что вечер закончен. Лицо мадемуазель Солини, когда она прощалась с гостями, светилось торжеством, с некоторым оттенком вызова в тот момент, когда она отвечала на поклон Науманна. Стеттон и Науманн ушли вместе, чтобы прогуляться до площади Уолдерин - там молодой дипломат снимал квартиру.

Стеттон около часа проболтал с другом в его квартире, потом вернулся к себе в отель. Настроение у него было убийственное. После сегодняшнего вечера он начал опасаться, как бы из него окончательно не сделали простофилю. Он сердился и на Алину, и на Науманна, и на Шаво, и на себя. И решил, что немедленно, на следующее же утро, уедет из Маризи; потом громко и презрительно рассмеялся над собственной слабостью.

Он добрался до отеля и вошел в свою комнату, но в постель не лег; чувствовал, что не уснет. Правда, гнев его остыл, теперь он думал об Алине - вспоминал обещание в ее глазах, белизну ее кожи, опьяняющую ласку. Он предавался этим мыслям до тех пор, пока не ощутил, как закипела его кровь, а мозг раскалился; он почувствовал, что больше не владеет собой.

Тогда он подошел к окну и открыл его, подставив лицо ворвавшемуся прохладному ветру. Часы на церкви со стороны площади пробили двенадцать.

- Я сделаю это, - пробормотал он, - клянусь Юпитером, я сделаю это!

Он надел пальто и шляпу, вышел из отеля и заспешил по улице. Было тихо и пустынно, только иногда мимо со свистом проносился закрытый экипаж или случайный лимузин с теми, кто возвращался из театра или оперы.

Стеттон шагал крупными шагами, глядя строго вперед, как человек, который точно знает, к какой цели стремится и намерен ее достигнуть. Подойдя к дому номер 341, он выпростал наручные часы и вгляделся в них в свете уличного фонаря. Стрелки показывали двадцать пять минут первого ночи.

Он поднялся по ступеням и позвонил. Подождав минуту или около того, он позвонил снова. Дверь почти сразу отворилась на несколько дюймов, и показалось лицо Чена, дворецкого Алины.

- Это я - Стеттон, - представился молодой человек. - Позвольте мне войти, - сказал он и подумал: "Я покажу им, чей это дом".

- Но... мистер Стеттон... - бормотал, заикаясь, дворецкий, мадемуазель Солини удалилась...

- Как это? - изумился Стеттон, и, поскольку Чен не двигался, он распахнул дверь и ступил внутрь.

Он оказался в приемной. Справа в гостиной было темно, но в дальнем конце холла сквозь фрамугу в двери библиотеки виднелся свет. Он направился туда.

Сзади него раздался испуганный голос дворецкого:

- Мадемуазель! Мадемуазель!

Стеттон почти достиг дверей библиотеки, когда дверь ее отворилась и на пороге возникла Алина.

- В чем дело, Чен? - недовольно спросила она, а увидев Стеттона, в удивлении отступила на шаг.

Она не успела еще ничего сказать, как Стеттон уже вошел в библиотеку. На столе в центре комнаты, освещая ее, стоял канделябр с горящей свечой.

В мягком кресле, установленном перед огнем, спиной к дверям сидел мужчина. Вскрикнув, Стеттон подбежал к креслу. Там сидел генерал Нирзанн.

Генерал вскочил на ноги.

- Ах! Стеттон! - приветствовал он нового гостя, старательно улыбаясь.

Алина пересекла комнату.