Время уходить - Джоди Пиколт Страница 19

Машина останавливается у поребрика.

– Лично я никому ничего не должна. Я рассказала тебе о своем сне и даже съездила с тобой в заповедник. Я просто счастлива, что ты получила то, чего хотела. Но, признаюсь откровенно, не имею ни малейшего желания связываться с полицией.

– Вот, значит, как?! – оторопело говорю я. – Вы, как гранату, бросаете в чужую жизнь информацию и отходите в сторонку, пока она не взорвалась?

– Гонца, принесшего весть, не казнят.

Не понимаю, что меня удивляет? Я ведь совсем не знаю Серенити Джонс, так с какой стати вдруг ждать от нее помощи. Но как же это достало, просто тошнит от людей, которые меня постоянно бросают; она – одна из них, только и всего. А потому я поступаю так, как делаю обычно, когда чувствую опасность, что меня отшвырнут прочь: ухожу первой.

– Неудивительно, что люди вас ненавидят, – говорю я ей на прощание, и Серенити в ответ гордо вскидывает голову. – Спасибо за видение, озарение или как там это правильно называется. – Я вылезаю из машины и сгребаю велосипед с заднего сиденья. – Счастливо оставаться.

Хлопнув дверцей, паркую велик и поднимаюсь по гранитным ступеням в полицейский участок. Подхожу к сидящей в стеклянной будке дежурной. Это совсем молоденькая девушка, с виду всего на несколько лет старше меня, небось только-только школу окончила. На ней растянутая футболка с полицейской эмблемой на груди; глаза густо подведены черным карандашом. Мне виден экран компьютера, за которым она сидит – проверяет свою страницу в «Фейсбуке».

Я прочищаю горло. Дежурная должна слышать мое покашливание, потому что в разделяющем нас стекле есть маленькая решетка.

– Добрый день, – говорю я, но девушка продолжает печатать.

Стучу по стеклу, и она бросает на меня быстрый взгляд. Машу рукой, чтобы привлечь к себе внимание.

Звонит телефон. Дежурная отворачивается от меня, будто я – пустое место, и снимает трубку.

Чертыхаюсь про себя: это из-за таких, как она, у моего поколения сложилась дурная репутация.

Ко мне подходит другая сотрудница полиции – женщина постарше, маленькая, кругленькая, похожая на яблочко со светлыми кудряшками; на груди – бейдж с именем «Полли».

– Вы что-то хотели, мисс?

– Видите ли, какое дело, – отвечаю я, одаривая ее своей самой солидной улыбкой, потому что кто же воспримет всерьез тринадцатилетнюю девчонку, которая собирается заявить об исчезновении человека, произошедшем много лет тому назад, – мне необходимо побеседовать со следователем.

– А по какому вопросу?

– Это в двух словах не объяснить, – говорю я. – Понимаете, десять лет назад в старом слоновьем заповеднике была убита сотрудница. Расследование вел Верджил Стэнхоуп… А я… в общем, мне нужно поговорить с ним лично.

Полли выпячивает губы:

– Как тебя зовут, милая?

– Дженна. Дженна Меткалф.

Она снимает с головы наушники с микрофоном и удаляется в заднюю комнату; мне не видно, что там происходит.

Я обшариваю взглядом стенд с фотографиями пропавших людей и злостных неплательщиков алиментов. Если бы десять лет назад снимок моей матери прилепили сюда, разве я стояла бы тут сейчас?

Полли появляется с моей стороны стеклянной перегородки – проходит через дверь, на ручке которой расположен кодовый замок. Она подводит меня к скамье, состоящей из скрепленных между собой стульев, и усаживает, говоря:

– Я помню это дело.

– Значит, вы знаете детектива Стэнхоупа? Я понимаю, он здесь больше не работает, но я думала, может быть, вы подскажете, где он сейчас… Мне просто необходимо с ним связаться.

– Боюсь, это невозможно. – Полли мягко кладет ладонь на мою руку. – Верджил Стэнхоуп умер.

Заведение, в котором проживает мой отец с тех пор, как Всё Случилось, расположено всего в трех милях от бабушкиного дома, но я бываю там не слишком часто. Местечко, прямо скажем, не из веселых, поскольку там: а) всегда разит мочой; б) на окнах вечно прилеплены бумажные снежинки, повсюду развешаны хлопушки или фонарики из тыкв, как будто в здании размещается детский сад, а не приют для душевнобольных.

Название «Хартвик-Хаус» скорее ассоциируется с каким-нибудь очередным телесериалом, а никак не с печальной реальностью: накачанные психотропными препаратами зомби тупо смотрят в холле передачи о здоровом питании, пока медсестры обносят их крошечными стаканчиками с таблетками, чтобы пациенты оставались тихими и покладистыми, тогда как другие обитатели этого дома, похожие на мешки с песком, спят, распластавшись на подлокотниках кресел-каталок, отдыхая после электрошоковой терапии. Обычно все это меня не особенно напрягает, вот только ужасно грустно видеть, во что превратился мой отец, который когда-то вел полноценную жизнь, активную и насыщенную.

Только один-единственный раз я очень сильно испугалась. Я играла с отцом в шашки в холле, как вдруг туда сквозь двойные двери, сжимая в руке кухонный нож, влетела девочка-подросток с грязными волосами. Не представляю, где она могла взять нож. В Хартвик-Хаусе под запретом всё, что может причинить хоть какой-то вред, даже шнурки; такие вещи хранятся в специальных помещениях, где охраны даже больше, чем в знаменитой тюрьме Райкерс-Айленд. Но девчонка каким-то образом умудрилась перехитрить систему безопасности, ворвалась в холл и уставилась безумным взглядом прямо на меня. Потом размахнулась и метнула нож в мою сторону.

Я пригнулась, накрыла голову руками и трусливо сползла под стол, чтобы исчезнуть на то время, пока дюжие санитары будут скручивать нарушительницу порядка, обкалывать ее успокоительным и уносить в палату.

Вы, наверное, подумали, что ко мне тут же подбежали медсестры – поинтересоваться, как я себя чувствую. Как бы не так: все они были заняты другими пациентами, которые после этого происшествия всполошились и раскричались. Меня все еще трясло, когда, набравшись храбрости, я осмелилась высунуть голову из-под стола и забраться на прежнее место.

Мой отец не орал и не бился в истерике. Он сделал очередной ход и сказал как ни в чем не бывало:

– В дамки.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы сообразить: в его мире, каким бы он ни был, ничего не произошло. Так что глупо обижаться на папу за то, что ему все равно, разделает меня, как индейку в День благодарения, эта малолетняя психопатка или нет. Нельзя обвинять того, кто на самом деле не понимает, что его реальность отличается от вашей.

Сегодня, когда я вхожу в Хартвик-Хаус, отца в холле нет. Он сидит в своей комнате возле окна. В руках у него – яркая радуга завязанных узлами тонких шнурков для плетения, и я уже не в первый раз думаю, что чья-то оригинальная идея арт-терапии способна обернуться для некоторых людей адом. При моем появлении отец поднимает взгляд и не впадает в буйную радость – это хороший знак: сегодня он не слишком возбужден. Я решаю использовать это в своих целях и поговорить с ним о матери.