Все оттенки красного - Наталья Андреева Страница 19

— Ты очень похожа на… Впрочем, увидишь. Возможно, это поможет твоей памяти. Я не стала пока ничего сообщать твоей маме…

— Я тоже хотела вас попросить, — торопливо заговорила Майя. — Не надо пока этого делать. Я сама денька через два ей позвоню. Скажу, что все в порядке, доехала нормально, приеду через месяц-другой.

— Через месяц-другой? — удивленно подняла брови Нелли Робертовна. — Странно. Я полагала, что ты теперь будешь жить в Москве, учиться. Да и мама могла бы жить с тобой, здесь. Тебе непременно надо учиться, у тебя большой талант.

— Талант?

Вот в этом и была главная загвоздка. Что будет, если, приехав в загородный дом, Мария Кирсанова не попросит кисти и краски? Она же без этого жить не может! Нет, пара недель, и надо во всем признаваться. Ехать домой, маме сказать, что, как и в прошлом году, провалилась на втором туре, а следующим летом поехать поступать в педагогический институт. Главное выздороветь, чтобы родные ни о чем не догадались. А всем этим женщинам сказать, что внезапно вернулась память, никакая она не Маруся, а Майя. Майя Андреевна Николаева…

…Этот парень неловко протиснулся в палату уже под вечер, моргнул неуверенно, указательным пальцем поправил очки в тонкой металлической оправе, потом промямлил:

— Добрый день. То есть вечер. Хотел за тобой поухаживать, да мама сказала, что мужчине неприлично находиться все время рядом с молодой девушкой.

Мужчине? Майя едва не рассмеялась. Мужчине! Да он же почти ребенок!

— Тебе сколько лет? — спросила она.

— Двадцать три. А тебе девятнадцать, да?

— Двадцать три?! Не может быть!

— Вот и все так говорят! Что я молодо выгляжу! — парень отчаянно взмахнул руками, и ваза с цветами полетела на пол. — Ну, вот! Я сейчас все уберу!

— Ничего, санитарка скоро придет и протрет пол, — все-таки улыбнулась Майя. — Здесь почему-то очень часто делают уборку. А как тебя зовут?

— Меня? Георгий. Егор. Но все почему-то называют Егорушкой. Я твой… племянник.

— Племянник?

— Ну да. Раз мой папа твой сводный брат, значит, получается, что ты мне тетя.

— Тетя!

— Смешно? Мне тоже. — Он не смеялся, вздыхал, неуверенно моргал, топтался возле Майиной кровати, потом вдруг спросил: — Ты читать любишь?

— Читать? Да, конечно, — Майина мама много лет преподавала в школе литературу, и дочь склоняла к тому же. Мол, нет прекрасней профессии, чем учитель словесности. И Майя была с мамой полностью согласна, но театр… — Да, я очень люблю читать.

— А что больше всего?

— Пьесы.

— Пьесы? Тебе принести? Шекспира, может? Или из русской классики? Островского, Чехова? Или Горького?

— Принеси.

— Хотя мне мама сказала, что тебя скоро перевезут в наш загородный дом, а уж там книг полно! Вот здорово-то! Будет с кем поговорить! Эти мои родственники, хоть и образованные, но все время говорят какие-то глупости. А больше всего о деньгах. Ну почему если люди занимаются таким благородным делом, как проблемы современного искусства, они не могут говорить только о нем?

— Твоя мама тоже занимается проблемами современного искусства?

— Нет, что ты. У нее магазин. Дома только и слышно, что о дорогущей аренде, о том, чего дешево купили, дорого продали. Тоска! Вообще-то у моей мамы грандиозные планы. Только денег нет. А вот отец, он всю жизнь возится с антиквариатом. Исследует, пишет монографии. Жутко умные, только за них отчего-то мало платят. Бабушка Липа театральный художник, Нелли Робертовна искусствовед, а Вера Федоровна… Вера Федоровна вроде когда-то пыталась учить детей музыке, но говорит, что современное воспитание не оставляет педагогу никаких шансов. Мол, детей с пеленок портят родители. А мне кажется, что она никого ничему не способна научить. Она такая…

— Странная.

— Нет. Неприспособленная. Как и я.

— А ты чем занимаешься?

— Я студент. Учусь на филфаке.

— На филфаке? Моя мама тоже… — Майя вовремя спохватилась. Не хватало еще проговориться! — Я хотела сказать, что моя мама всегда хотела, чтобы я поступила на филфак.

— А как же живопись? У тебя же такой талант! Если бы у меня был хоть какой-нибудь талант, я бы был счастливейшим человеком на свете! Ни на кого не обращал бы внимания, жил бы только своими чувствами, и творил, творил, творил…

— Картины бы писал?

— Лучше книги. Но я бездарность. Дедушка так говорил. Мол, у меня два внука, и оба бездарности. Один к тому же развратник, а другой полный идиот. Развратник — это Эдик, а идиот — это я. Думаешь, обижаюсь? На гениев разве обижаются? А дедушка мой был гений. То есть, твой отец. — Он покраснел вдруг и торопливо добавил: — А ты симпатичная очень. Не то, что наша Настя.

— Егорушка, так нехорошо говорить.

— Да? А если это правда? Правду нехорошо говорить? Вот мой брат, тот все время врет. И женщины его почему-то очень любят. Почему?

— Ну, не знаю.

— Он красивый очень, — с сожалением сказал Егор. — Хотя, если бы я был такой красивый, все равно не было бы никакого толку. Наверное, это справедливо, что он красивый, а я нет.

Майя посмотрела на него повнимательнее. Очки, правда, какие-то нелепые, вернее, дорогие, красивые очки, но ему не идут. Слишком уж они взрослые, а Егорушка еще наивный ребенок. А так, ничего парень, можно даже сказать, что симпатичный: высокий, светловолосый, глаза голубые, большие.

— Ну, я пойду? Увидимся?

— Да. Увидимся.

Он тоже вошел в палату бочком, неуверенно оглядываясь по сторонам. Майя настороженно смотрит на крепкого мужчину лет тридцати, в синей футболке с надписью «Планета Голливуд» и джинсах.

— Вы кто?

— Миша я, шофер. Слушай, ты прости меня, а? Виноват, бывает.

— Да это я, я виновата!

— Брось. Должен был свернуть, хоть куда врезаться, хоть в стену, только не в живого человека. Прости.

— Ничего.

— Не сердишься?

— Нет.

— Как тебе здесь?

— Нормально.

Он мнется, еще несколько раз бормочет свое «извини», обоим неловко. Майя мысленно ругает себя: «Растяпа!» Скорей бы уж он ушел, что ли!

— Пойду.

— Всего хорошего. До свиданья, — торопливо добавляет Майя. Когда шофер уходит, она вздыхает с облегчением: неприятный человек. Вроде, все у него на месте, лицо даже симпатичное, плечи широкие, сам кряжистый, надежный. Но все равно неприятное впечатление.

— Маруся, тебе родственники приносили что-нибудь?

— Да вон всего сколько! Полная тумбочка!

Медсестра слишком уж взволнована. А в палате не только полная тумбочка продуктов, но и в холодильнике всего хватает. Женщины Эдуарда Листова словно наперебой стараются юную родственницу накормить.