Книга Бекерсона - Герхард Келлинг Страница 18

Тем временем Кремер все больше становился предметом его внимания, в нем постепенно созревало решение приблизиться к этому удачливому человеку, познакомиться с ним. Повод представился скорее случайно, когда из реплики какого-то бывшего знакомого, который наткнулся на него на Бэкерштрассе и приветствовал его рукопожатием — между прочим, совсем рядом с почтовым ящиком, в который он опустил свой первый ответ на фатальное объявление (всегда одни и те же места, одни и те же пункты на местности!), он узнал о премьере, так называемом предварительном показе кинофильма с последующей дискуссией: фильм снял в то время еще молодой кинематографист и выпускник киноакадемии в Мюнхене по новелле Кремера «Шлейден». Его финансовые возможности были весьма ограничены, зато он был свободен от давления каких-либо спонсоров или продюсеров.

Молодой человек был знаком ему по контактам с редакцией, с которой он некоторое время весьма активно сотрудничал. Он являлся графиком и фотографом, который неизменно общался с ним, Левинсоном, подчеркнуто вежливо и дружески, поэтому в данный момент эта встреча пробудила в нем добрые чувства. И тем не менее, несмотря на в общем-то дружеский фон, по крайней мере он, Левинсон, и его визави не могли не ощутить разделявшую их необъяснимую внутреннюю дистанцию. Разговор в основном касался исключительно каких-то впечатлений с оговорками. Они расспрашивали друг друга о каких-то делах, вспоминали общих знакомых, упоминали о каких-то проектах. Потом фотограф как бы невзначай упомянул премьеру по новелле Кремера в кинотеатре «Хос люфт». Ему очень хорошо запомнилось, что он воспринял эту новость с подчеркнутой холодностью и каким-то вялым равнодушием, хотя она фактически глубоко его затронула, пронзила и наэлектризовала, как своего рода импульс тока. Фактически решающие события в его жизни неизменно происходили как бы между прочим, вскользь, и вновь, несмотря на интерес ко всему, что касалось Кремера, до него дошло лишь по воле случая. Что же до этого человека, графика и фотографа, тайну отношений между ними в силу их весьма зыбкого знакомства можно охарактеризовать двояко. С одной стороны, они ни в коей мере не являлись конкурентами по причине несхожести своего жизненного окружения; с другой стороны, бросалось в глаза характерное для обоих эмоциональное личностное соответствие — здесь постоянно присутствовало сожаление, какая-то застывшая улыбчивость взаимной симпатии друг к другу, словно осознание обоими абсолютной разобщенности или несовместимости, а также колоссального по причине своей пропорциональности различия, непреодолимой дистанции, которую он нередко ощущал и по отношению к другим и к которой добавлялось-таки забавлявшее их обоих понимание данного обстоятельства. Все в комплексе заставило воспринимать их случайную встречу на столь оживленной улице как нечто особое — так они и стояли друг перед другом, он и фотограф, дружески улыбаясь с выражением вежливого непонимания на лице. Потом сразу простились и окончательно разбежались, словно навсегда. Истинным представлялось то, что любое расставание, по сути дела, — это навсегда и безвозвратно. В общем-то в любой, даже самой мимолетной разлуке, охватывающей всего один миг, присутствует категорическое по своей сути безвозвратное прощание. По понятным причинам ни один человек, конечно, не способен уяснить себе, почему никому не дано испытать разлуку как нечто многократное даже тогда, когда она случается единожды и в последний в жизни раз. Впрочем, размышляя о собственной судьбе, реально пережитой или вымышленной, он пришел к выводу, что она представляет собой историю расставаний, все время и при каждой новой встрече речь шла о расставании и расставаниях, а напоследок уже вся история целиком представала перед ним как единственное беспрерывное прощание… Фактически очередное новое знакомство служило основанием лишь для последующего расставания, и он не постеснялся бы утверждать, что история темных встреч в действительности стала одним из еще более темных расставаний, в которых было больше уловок и прибежищ, нежели подлинной свободы, и которое представляло собой попытку бегства от того угрожающего и чудовищного, за чем скрывалась смерть.

Еще во время этой случайной встречи на Бэкерштрассе он воспринял призыв отправиться туда на предварительный показ, подключиться к новизне происходящего, из-за чего тогда расставание с фотографом совпало с его решением или намерением (ибо для этого ему не пришлось преодолевать какие-либо колебания), то есть с эмоциональной уверенностью в правильности принятого решения. Не теряя времени, он бросился домой, поскольку просмотр должен был начаться уже через сорок минут. Он переоделся, написав на бумажке рядом с телефонным аппаратом: сегодня, одиннадцать часов, просмотр по Кремеру, поеду туда, — как бы памятка для самого себя, на самом же деле она предназначалась для них, его заказчиков и противников. По сути дела, он впервые открыто, не церемонясь обратился к ним, причем под знаком Кремера! Итак, он положил записку рядом с телефонным аппаратом. После его возвращения она продолжала там лежать, при этом трудно было определить, прочел ли кто-нибудь ее или нет. Тем не менее он взял ее в руки, словно кто-то в его отсутствие поинтересовался написанным, и опять как бы небрежно положил на то же место, где она и пролежала еще пару дней, пока он как бы не убедился в том, что ее обнаружили и приняли к сведению.