Иная сила - Вадим Сухачевский Страница 18

— Слушаю вас, капрал.

— Не скажете ли его императорскому высочеству, что гвардии капрал Двоехоров стоял насмерть, жизнь вашу защищаючи? И трижды раненный, продолжал крушить злодеев! Самому-то мне слишком на сию тему распространяться неохота – воспримут за хвастовство. А ежели от вас узнают – глядишь, к званию могут представить.

— Скажу непременно, — пообещал фон Штраубе. — Ибо сие истинная правда, вы дрались как лев.

— Благодарю вас, барон! — возрадовался капрал. — А про головы эти ради Бога не говорите, ну их! Еще, чего доброго, ошельмуют за нерадение – что их не добыл; тогда чина вовек не видать.

— Хорошо, не скажу, — кивнул барон.

Сам он уже думал о прежнем: для чего, для чего он мог понадобиться престолонаследнику? И что сему, если верить Литте, главному заговорщику он может, а чего не может говорить? И еще он думал о том, о чем подспудно не переставал думать почти никогда – о Великой Тайне своей и о своем особом для этого мира предназначении…

— Приехали! — сказал наконец Двоехоров. И потом, когда они уже подходили к караульным, тихо добавил: – Так вы не запамятуете сказать, господин барон?

— Нет, нет, не сомневайтесь, — еще раз заверил его фон Штраубе, восходя на крыльцо главного входа, где гвардейцы, видно уже знавшие, что его должно пропустить, делали ему ружьями «на караул».

Далее он поднимался по лестнице в сопровождении гвардейского штабс-капитана, а мысли все возвращали его к пережитому недавно, по пути во дворец. Злодеи напали столь поспешно наверняка потому, что страшились и не желали его встречи именно с престолонаследником. Но встреча еще не произошла, а значит…

Значит, по-прежнему следовало пока остерегаться всего и всех – и этого штабс-капитана, шагавшего позади, держа за рукоятку шпагу, и этих гвардейцев, вытянувшихся с винтовками на этажах, каждый из коих вполне мог выстрелить или всадить ему в спину багинет, и даже этих каменных сводов, которые могут невзначай обрушиться на голову…

Дошли, однако, без приключений. Штабс-капитан распахнул перед фон Штраубе широкую резную дверь и торжественно провозгласил:

— Чертоги его императорского высочества великого князя Александра Павловича!

Еще один шаг – и можно было уже до поры ничего не опасаться.

Ибо навстречу ему с приветливым лицом уже вышел…

Да, да, это, безусловно, был —

* * *

А лейб-гвардии капрал Двоехоров, несмотря на боль в пораненных местах, весьма бодро вышагивал в обход дворца, к тыльной его стороне, где располагались караульные помещения, и на все расспросы, что задавали ему по пути товарищи по полку касательно его окровавленного вида, лишь отмахивался, как от мух: «Да было дело…», «Приключилась позиция…», «Узнаете ужо…»

Так оно, думал он при сем, и вправду выйдет лучше, если все не от него, а от немца узнается. В том, что немец расскажет все императорскому высочеству и обрисует его, Двоехорова, действия в самом благоприятном свете, он сомнений не имел. Это наш брат может или позабыть, или по зависти да по злобе все изолгать, или безо всякой злобы, а по природной фантазии, все так переворотить, что выйдет ровно наоборот, нежели было в самом деле. А немец не таков – этот скажет в точности как надо…

Дважды уколотое шпагами плечо хоть и все было в крови, но почти не болело – видно, уколы только вскользь пришлись. Иное дело ляжка – и место уж больно не рыцарское, и укол был болюч. Так и жгло на каждом шагу. Ну точно как в том давешнем сне тятя плетью гузно ему ожигал…

Вспомнив о сне, даже приостановился Двоехоров. Сон-то его, похоже, получался в руку! Что там бишь говорила эта карга ворожея? «Янералом!..»

Ну не в генералы, ясное дело, а вот в прапорщики его, коли немец все хорошенько, по-красивому высочеству распишет, в прапорщики его, Двоехорова, непременно за такое произвести бы должны! И срок для производства у него уже в самый раз подошел. Как гладко все складывалось!

А что! Лейб-гвардии прапорщик Двоехоров! Славно звучит! «Кто это шагает, маменька, к нам в дом?» – «А это, душенька моя Лизанька, лейб-гвардии прапорщик Христофор Христофорович Двоехоров…» Звучит!

Что ж, за лейб-гвардии прапорщика, замечтался он, и дочь выдать не зазорно. И именьице за ней дать в приданое душ эдак на семьсот. С таким супругом и на любой ассамблее появиться не в стыд, когда он в золотых обер-офицерских эполетах…

«Ах, маменька, всего только прапорщик?.. А я-то думала…» – «Да ты погоди, погоди, душенька! Посмотри, каков собой! Такому лишь дай срок! Фортуна у него на лице написана! Сегодня он прапорщик, а завтра…»

«…а завтра – в янералы, — отчего-то голосом карги мысленно продолжал за Лизанькину матушку, за графиню Полину Андреевну, еще даже и не прапорщик Двоехоров. — Точно, в янералы, когды у его, у соколика, вона какая звездочка на ладошке…»

Двоехоров как раз проходил в эту минуту под фонарем и снова приостановился – поглядеть свою ладонь.

Была, была звезда, никуда не подевалась! Как раз меж двух линий – жизни и судьбы – вот она! Махонькая – да, коли внимательно посмотреть, увидеть вполне можно.

Так что – отчего бы с годами и не в «янералы», когда и в жизни, и на ладони такая фортуна тебе?!

…«А то и хвельд…»

Но тут уж капрал перекрестился от греха, ибо даже в фантазиях надобно знать меру.

С такими вот мыслями, в которых он как-то разом был и лейб-гвардии прапорщиком, и «янералом», и к тому же Лизанькиным супругом с имением на семьсот душ, не чувствуя более жжения в раненой ляжке, Двоехоров быстрее устремился к караульным помещениям, словно фортуна поджидала его именно там.