Тайна Черного моря - Игорь Чубаха Страница 18

Домофон был давно изничтожен хулиганствующим элементом, в подъезде ощутимо воняло мочой. Между первым и вторым этажами ноздри прапорщика резанул прокисший дух мусоропровода. Как ни странно, на стенах, выкрашенных в тот же грязно-синий цвет, не было ни скабрезных надписей, ни почти неизбежных «RAP!!!», «Антонов дурак», «ACID» и «Игорь + Оксана =».

Нет, ну как это его угораздило прихватить китайский ширпотреб? Прапорщик с отвращением поглядел на треклятую обувку. Несоответствие «костюм – обувь» ему очень досаждало, лишало уверенности в себе, столь необходимой при выполнении задания. (Ибо, как писал классик, недостаток воспитания можно скрыть молчанием, недостаток манер – сдержанностью, но несоответствие между цветом галстука и цветом носков вопиет.) А с таким настроением легко проколоться. Разве можно хорошо сыграть Мефистофеля с деревянной шпагой?

Анатолий уже готов был остановиться на третьем этаже, у двери, обитой древним, выкрошившимся на изгибах дерматином, с медной табличкой «50», но вниз по лестнице мимо китайских туфель Хутчиша шмыгнул черный кот, и прапорщик затопал ступеньками дальше наверх.

Он не был суеверным. Всего-навсего ему не понравился дверной глазок. Этот глазок при нажатии кнопки звонка или при повороте двери всего на три градуса автоматически фотографировал визитера [4]. А раз в месяц или чаще в подъезде должен появляться то ли водопроводчик, то ли электрик, то ли почтальон: перезаряжать микрофотоаппарат.

Квартира номер пятьдесят принадлежала Андрею Михайловичу Сверчкову – человеку в околофлотских кругах довольно известному. Особенно Андрея Михайловича ненавидели морские историки.

Историки, например, получали звания и повышения окладов за то, что проповедывали, будто Цусимское сражение русский флот проиграл из-за бездарного командования. Андрей же Михалыч, на основании неоспоримых архивных данных, доказывал, что командование было вынуждено пожертвовать кораблями, иначе в русско-японской войне Россия потерпела бы ещё более сокрушительное поражение. И к истории торпедной атаки Маринеско дотошный Андрей Михайлович добавил несколько штришков, суть самой истории меняющих кардинально. И к Пирл-Харбору, за что американцы сначала вручили послу СССР ноту, а потом одумались и пригласили господина Сверчкова А.М. читать лекции в Вест-Пойнт. Естественно, коли это произошло в восемьдесят четвертом году, никто его лекции читать не пустил, а военные историки возненавидели пуще прежнего.

В общем, Андрей Михайлович был, что называется, широко известен в узкий кругах. Официальных ученых степеней не имел, да и не мог иметь. Не имел и публикаций в научно-исторической литературе, хотя в рукописях у него дома, в старом обшарпанном письменном столе лежало восемь книжек. Разве что в пору озорной гласности от трудов Андрея Михалыча кормились несколько корреспондентов «по разоблачениям», но славы ему эти публикации не прибавили. Разве что на том же письменном столе историка пылился почти десятилетней давности конверт от самого Уильяма Крау [5]с обещанием в самом ближайшем времени изучить возможность закрытой публикации монографии «К вопросу об участившихся катастрофах танкеров в семидесятые годы». На самом деле письмо это состряпали умельцы из морской разведки России и сама рукопись границу не пересекала, а в настоящее время, в обстановке глубочайшей секретности, скрупулезно изучалась отечественными экспертами.

Внешне Андрей Михайлович вполне походил на немолодого и неофициального следопыта. Носил неопределенного стиля костюмы без галстука или грубой вязки свитера. Голову зимой и летом покрывал мышиного цвета беретиком. Обувался черт те во что. Очень любил тельняшки, хотя море видел только с берега: здоровье не позволило в юности Андрею окончить не то Мореходку, не то ВВМУ имени Крузенштерна.

Сегодня у Михалыча был праздник. Нашелся ученик, готовый слушать старика раскрыв рот и бескорыстно.

Ученика звали Кирилл. Он пыхтел за спиной, не в затылок, а поверх затылка, переступая ботинками то ли сорок пятого, то ли сорок шестого размера.

– Кирилл, – сказал Михалыч ученику, – вот тебе забавный факт. Ежегодно весной, в одни и те же дни, – из кармана черно-серого старенького пиджака он достал ключи, чуть не уронил и принялся отпирать дверь, – на вокзалах необъятной России можно заметить юных лейтенантов, одетых с иголочки, почти всегда под мухой, которые кортиками режут хлеб и колбасу. – Дверь открылась. – Это я к тому, что я живу скромно и даже лишней вилки у меня не найдется.

– Я же говорил, – пожал пышными плечами новообращенный ученик Кирилл, руки которого были заняты краковской колбасой, хлебом, пакетом с картошкой, жестянкой с чаем и пакетом молока. – Надо было ещё пузырь взять. Под водку и без вилки можно обойтись.

– Кирилл, ты не прав, – добродушно улыбнулся историк. – От водки косеешь. И становишься дураком. А дураку ни закон, ни исторические факты не писаны. Я согласен, что умение пить водку помогает сделать любую карьеру, даже карьеру историка. Например, где и кем был бы сейчас академик Боронако, не пей он столько, и, главное, с теми, с кем надо, водку? Только, к сожалению, к настоящей науке это не имеет никакого отношения.

Не разуваясь, оба прошли в комнату, весьма, надо сказать, грязную, и ученик, повинуясь жесту учителя, сложил, а точнее, вывалил снедь прямо на письменный стол, меж деталями разобранного старинного секстанта.

– Шкипер, а картошку здесь, что ли, чистить? Из серии: устроим в пионерлагере тараканов родительский день?

Ученик брезгливо поджал губы и брезгливо отступил от стола. Кличку «Шкипер» он дал учителю в самом начале знакомства. Старик был не против. В глубине души эта кличка Михалычу даже нравилась.

– Ты, дружок, за картошку не беспокойся. Я картошку сам почищу. Я её перечистил столько, сколько тебе и не снилось. Ты лучше на кухне чаек поставь. Кстати, о картошке. В семьдесят третьем на Тихоокеанском флоте поспорили как-то в ресторане Дома офицеров капитан авианесущего крейсера «Норильск», капитан подлодки «Комсомолец Бурятии» и командир береговой батареи: чей матрос быстрее почистит картофелину. Как думаешь, кто победил? Старшина второй статьи Долженко с подводной лодки. Уложился в две секунды, за что получил от командира внеочередной отпуск на десять дней… Ты чай будешь ставить или нет?

Кирилл спохватился, взял жестянку чая «Индийский» со стола (жестянка утонула в его лапищах, как шайба в перчатке хоккейного вратаря) и с интересом посмотрел на бумагу, на которой жестянка стояла. Это оказался пожелтевший «Боевой листок». С виршами неизвестного флотского поэта, воспевшего тот факт, что Кронштадт ни разу не сдавался врагам. Кирилл усмехнулся рифме «знамя – пламя» и пошел ставить чай. Некогда он собирался стать филологом. Написать исследование «Влияние Хэмингуэя на Довлатова».