Свиданий не будет - Фридрих Незнанский Страница 18

Кем не владеет Бог – владеет Рок.

Зинаида Гиппиус. Три формы сонета, III

Лида повела Гордеева к гостинице переулками, которые напомнили ему Замоскворечье. Так он ей и сказал.

– Ну, это не удивительно, – ответила Лида. – У русской архитектуры есть общие традиции в разных краях, вы же знаете. Притом Булавинск развивался особенно бурно во второй половине прошлого века, и здесь оказалось немало торгового люда из Москвы. Архитекторы тоже были московские, так что есть объяснения вашим впечатлениям. А я, когда оказываюсь в переулках близ Большой Ордынки, не раз, посмотрев на какой-нибудь особняк, думаю, будто в Булавинск попала.

– А как людям здесь живется? – спросил Гордеев и вдруг подумал, что его вопрос, хотя вполне понятный для адвоката, прозвучал почти так же ненатурально, как звучали они в фильмах советской эпохи про народ, живущий под мудрым партийным руководством.

Но Лида поняла то, что интересовало Гордеева.

– Живут, как вся Россия. Я ведь уехала отсюда три года назад, бываю теперь только на каникулах, да и то не всегда. А многое изменилось.

– И что же?

– Конечно, во-первых, нет проблем с продуктами. Да не только… – Лида улыбнулась. – Представляете, когда я стала учиться в университете, папа купил для меня маленький телевизор, малазийский, потому что в квартире, которую он мне тогда снял, телевизора не было. Мы на Маросейке его покупали и все рассуждали, может, другую какую модель поискать, с дизайном получше, южнокорейскую? А продавец наш говорит: «Да что вы, берите, уж две недели никаких телевизоров не было». Ну, тогда папа решил еще один такой же телевизор купить, маме в подарок, чтоб ей на кухне около плиты веселее было. Так из Москвы и повез. Трех лет не прошло… – Она горестно вздохнула, вспомнив ту историю, которая с ее хлопотами сегодня виделась ей какой-то забавной, почти сказкой…

– Ну а теперь? – спросил Гордеев, поняв ее переживания. – Телевизоры завезли, стиральные машины доставили?

– Все есть, – кивнула Лида. – В Москве, конечно, подешевле, но если посчитать, сколько на перевозку уходит, так на так получается.

– Значит, Булавинск рынок принял?

– Может быть, но рынок не принял Булавинска. Товары есть, а покупать не на что. Зарплаты задерживают, заводы закрываются.

– У вас, наверное, оборонки много?

– Есть, конечно. Но не только в оборонке дело. Нам с папой мама рассказывала – она экономист, – что наша оборонка на две части разделилась, наверное, как и повсюду. Кое-кто на конверсию перешел, стали всякий ширпотреб выпускать – от кастрюль-скороварок и унитазов до кассовых аппаратов, они сейчас повсюду нужны. А другие замерли и ждут чего-то. То есть понятно чего. Новых заказов от военных.

– А военные не заказывают.

– Наверное. И вот опять и опять: митинги, коммунисты тут как тут, красные знамена, Ленин – Сталин, «За державу обидно!». Как будто бы остальным не обидно, что у нас даже дорог приличных нет. Вот бы и строили, раз такие оборонные-патриотичные.

– Ну, вот эта дорога, по которой мы идем, вполне приличная, – попытался пошутить Гордеев. Они шли по переулку, вымощенному, как видно, еще в стародавние времена тесаным камнем.

– А вы не смейтесь! У нас ведь действительно люди все умеют. Вот когда Вялин мэром стал, улицу, на которой он живет, от его дома до поворота вымостили чуть ли не мрамором. Нашли мастеров без промедлений!

– Это какой Вялин? – заинтересовался Гордеев. – Эс Эм? – Он вспомнил фотографию в рекламном буклете, который видел в самолете. – Серьезный мужчина.

Лида хмыкнула:

– Вы шутите, наверное. Небось слухи о делах нашего мэра уже до Москвы дошли.

– Честное слово, нет, – искренне возразил Гордеев. – Москва наблюдает за битвой Черепкова с Наздратенко. А про вашу область – смотрите же, наверное, свой телевизор – почти ничего не говорят. Ну убили кого-то. Так это повсюду в России разборки. Вон в родных краях Президента прямо охота без лицензий – и ничего…

– Но наш Сергей Максимович тоже прославится, вот увидите!

– И чем же? Что улицу перед своим домом замостил? Так это еще большевики, кажется, учили: начни с себя. Завтра он, может, и еще где-то что-то заасфальтирует.

– Начинать с себя и древние советовали, я не о том говорю. Понимаете, я ведь тоже помню, хотя еще школьницей была, чего ждали люди от перестройки восемь, еще шесть лет назад…

– А получили совсем другое? – ожидая утвердительный ответ, спросил Гордеев.

Но Лида не стала соглашаться:

– Получили не то. Вы знаете, я нередко задумываюсь: а почему, собственно, меня понесло на исторический? В наши-то дни, при родителях с такими актуальными профессиями? Было, как говорится, с кого делать жизнь.

– И до чего же додумались?

– Вы знаете, у меня, наверное, мужской ум…

Гордеев остановился и, поставив чемоданы на мостовую, окинул восхищенным взглядом рослую фигуру Лиды, всмотрелся в ее юное лицо с правильными чертами, свежее, на которое не смогли наложить отпечаток ни переживания последних недель, ни начавшийся на рассвете перелет.

– Хороша! – только и сказал он.

– Вы, наверное, понимаете, Юрий Петрович, что феминистка сейчас сказала бы вам кое-что не слишком приятное…

– Но если вы феминистка, зачем же говорить: «мужской ум»?!

– Я не феминистка. Просто у меня, наверное, действительно мужской ум, мне об этом говорили разные люди, – и вот я стала задумываться, что же это происходит в России?

– Сейчас?