Расследует Эллери Квин - Эллери Квин Страница 18

Модеста Райан сыграла свою величайшую роль не на бродвейской сцене, а в собственном пентхаусе возле Мэдисон-авеню. Спектакль состоялся летней ночью, после страшной грозы, выведшей из строя электричество в нескольких домах в районе Центрального парка, в том числе, разумеется, в «Афиния-Апартментс». Но то, что Модесте пришлось играть большую сцену при свечах, пошло только на пользу.

Эллери это не удивляло. Модеста Райан специализировалась на мелодраме. Все, к чему она прикасалась, стреляло, как фейерверк. Модеста не могла прогуляться с собакой, не попав на первые полосы газет. Последняя из ее питомиц сорвалась с поводка на Пятой авеню и угодила под машину посла страны за «железным занавесом».

В любви Модесте на редкость не везло. Она никогда не была замужем. Мужчины, которые ей нравились, почему-то всегда предпочитали шепелявых инженю или гардеробщиц, а тех, кому нравилась она, Модеста не могла выносить. Ее поклонники обожали целовать руки, курили сигареты с мундштуком, носили брюки для верховой езды или же были мрачными юнцами из колледжей, пребывавшими под материнским каблуком.

Но внезапно появился он — причем в тройном размере. Ибо как только рядом оказался подходящий мужчина, к нему, естественно, сразу же присоединились еще двое, столь же подходящих.

Это было типичной сенсацией в духе Модесты Райан, и в течение некоторого времени Бродвей размышлял только об одном. За кого из троих она выйдет замуж?

Джон Шенвилл играл ведущую мужскую роль в новой пьесе, которую репетировала Модеста, — костюмной драме, действие которой происходило в средневековой Венеции. Роль подошла ему идеально, ибо помимо профиля дожа, зловещего взгляда и стройных ног в трико Шенвилл преуспел в привлечении к себе внимания, когда ситуация на сцене того не требовала, а также в клевете, интригах и прочих тайных театральных искусствах. У Джона была жена — бывшая шоу-герл по имени Перлина, — но она не представляла собой проблемы, так как его острый как рапира язык привел ее в ближайший суд по делам о разводе еще до того, как супруг выбрал Модесту Райан в качестве преемницы.

Малыш Кэтт, чернобровый боксер, превращал противников в кровавое месиво с ледяной улыбкой, ставшей его эмблемой на телевидении. Тело Малыша было его божеством, самоотречение — его кредо, а женщины фигурировали в одном из первых пунктов его проскрипционного списка. [28]Поэтому его любовь к Модесте стала пламенной страстью падшего монаха. Держать на поводке красивого молодого зверя казалось Модесте весьма увлекательным занятием.

Однако Ричард ван Олд II был искушением совсем иного рода. Ван Олд был сладкоречивым тираном с положением в обществе и состоянием. Модеста Райан стала первой женщиной, которую он возжелал после смерти жены двенадцать лет тому назад, и твердо намеревался заполучить. Ван Олд принимал быстрые, но твердые решения и сразу же предложил Модесте брак, с тех пор без устали ухаживая за ней. В его лишенных ресниц глазах и бесшумной походке было нечто, заставлявшее ее дрожать, как неопытную девчонку.

Джон Шенвилл подходил Модесте как перчатка, молодой Кэтт возбуждал ее, а ван Олд — зачаровывал.

Кого же она выберет?

* * *

Телефон зазвонил, как только Эллери наклонился, чтобы расшнуровать ботинки.

— Это тебя, — окликнул инспектор Квин из соседней спальни.

— Без четверти двенадцать? — Эллери снял трубку параллельного аппарата. — Да?

— Эллери? Это Модеста Райан.

— Модеста! — Эллери машинально поправил галстук. Он знал Модесту не первый год, но каждый раз, когда звучал ее голос, ему казалось, что это впервые. Сегодня в нем слышалась легкая дрожь. — Что-то не так?

— У меня неприятности, Эллери, — прошептала она. — Не могли бы вы сразу приехать ко мне домой? Пожалуйста!

— Конечно. Но какие именно неприятности?

— Я не могу говорить. Я не одна…

— Это связано с браком?

— Да, сегодня я приняла решение. Выдала увольнительные двум другим. Но поторопитесь!

— Подождите, Модеста. Просто скажите, кто с вами…

Но на другом конце провода уже положили трубку.

Эллери схватил плащ и выбежал из дому.

Улицы походили на пустые реки, и он мчался на восток, к Центральному парку, оставляя за собой кильватер, как мощный глиссер. За несколько минут Эллери пересек парк, Пятую авеню и Мэдисон-авеню, а еще через минуту сворачивал с Парк-авеню на одну из восточных восьмидесятых улиц с односторонним движением, ища сквозь залитое водой ветровое стекло место для парковки.

Насколько можно было видеть, машины стояли у обочин бампер к бамперу.

Эллери поехал дальше, с трудом сдерживая нетерпение. В Нью-Йорке всегда так — невозможно припарковаться, особенно когда спешишь. А если к тому же идет дождь…

Здание «Афиния-Апартментс» находилось в северовосточном углу, возле Мэдисон-авеню. Разглядев между углом и навесом над парадным входом «Афинии» пустое место, Эллери нажал на газ, но, подъехав, увидел знак «Парковка запрещена» — это была автобусная остановка. Пришлось возвращаться на Мэдисон-авеню и огибать квартал, но и там обочины были заняты. Вне себя от беспокойства, Эллери опять свернул на улицу Модесты.

Одному Богу известно, что там произошло, сердито думал он. Его одолевало искушение припарковаться на автобусной остановке, но семейное уважение к закону и перспектива провести полдня в дорожном суде удержали его.

Чуда не произошло — на улице Модесты по-прежнему не было места для парковки. Эллери со стоном вновь свернул на Мэдисон-авеню.

«Последний раз катаюсь на этой карусели, — мрачно пообещал он себе. — Должно быть, Модеста думает, что я приеду на вьючном муле. Припаркуюсь рядом с другой машиной».

Во время предыдущего проезда Эллери заметил одну неправильно припаркованную машину. Между «Афинией» и соседним домом три автомобиля стояли в ряд, а четвертый — с номерным знаком доктора медицины — параллельно среднему.