Коллекционер желаний - Надежда и Николай Зорины Страница 17

Награждение победителей. Каких победителей? Победитель мог быть только один – он, Евгений Ильин. И не просто победитель, а триумфатор. Даже первое место его не устроило бы, если бы оно было только первым и не принесло триумфа, но второе? Это какая-то ошибка, перепутали в списках.

Нет! Его перепутать не могли, он не просто лучший, он единственный, он гений.

Хлопнула дверь – мать пришла. Зачем она пришла раньше? Отпросилась с работы специально, чтобы поскорее узнать о его провале. Начнет сейчас утешать. Невыносимо!

Пока моет руки, попробовать проскользнуть в дверь? Не удастся. И потом, наступит же вечер, все равно придется возвращаться домой и выслушивать ее утешения.

Идет, идет. Толстая, примитивная дура, ходит, как бегемотиха, аж пол дрожит.

– Женечка? Ты дома? – А то она не знает, что он ждет звонка. – Ну как, еще не звонили?

– Звонили.

– И что, что? – Ладонь прижала к своей жирной груди, глаза выпучила, интересно ей узнать. Какая же она некрасивая!

– Ничего.

– Как? Совсем ничего? – Сейчас расплачется, а потом потащится в магазин покупать ему торт в утешение. Сама же половину и сожрет.

– Второе место.

– Второе? – не верит. Наверное, она считала, что ее сын победитель. Самомнение у нее, однако! – Господи! Женечка! Слава богу, а я так боялась! Умничка моя! Солнышко. – Сгребла ручищами, притянула к своим отвратительным пухлым подушкам, настоящее вымя, а не грудь. И какая толстая, красная у матери шея. – Мой маленький поэт! Это твоя первая серьезная победа. Надо же, второе место. Поверить не могу! Это такая радость, такая радость!

Она что, действительно радуется? Дура! Как может она радоваться, когда…

– Подожди, я позвоню Надежде Васильевне. Сейчас, Женюля.

– Кому?!

– Надежде Васильевне, твоей учительнице, она тоже переживала за тебя. Да мы с ней вообще часто перезваниваемся, Надежда Васильевна почти все твои стихи наизусть знает.

– Ты что, мама, давала ей мои стихи? – Да она совсем ничего не соображает? Дать литераторше его стихи! То-то Надежда так странно на него…

– Да, я даже сама перепечатала. А что, нельзя было? Тебе это неприятно? Напрасно. Для чего же писать, если держать это в тайне. Стыдиться нечего, стихи хорошие, вот видишь, второе место занял.

– Но Надежде-то зачем было давать?

– Надежда Васильевна – учительница литературы. Кстати, она предлагала тебе помочь, посоветовать, говорит, у тебя не всегда точная рифма и тавтологии много. Или… как же она сказала? Не помню. Надежда Васильевна согласна с тобой заниматься после уроков. Совершенно бесплатно, потому что считает тебя талантливым.

– Да что она может считать! Господи, мама! Ну что ты вечно лезешь, куда тебя не просят? Дать мои стихи этой идиотке!

– Женя, Женечка, как ты можешь так говорить? Надежда Васильевна…

– Дура она! И ты дура! Ты мучаешь меня, мучаешь!

– Женечка! Что ты, что ты, Женечка! – Опять эта душная грудь и толстая красная шея, ее руки у него на затылке, сжала плотным кольцом – не вырваться. – Ну что же ты плачешь? Такая радость у нас, а ты плачешь. Тише, тише, мой маленький. Ну куда ты, куда?

Умереть – единственный выход. Закрыться в своей комнате, придвинуть шкаф, кровать, стол и как-нибудь умереть. Второе место. Бездарный поэт, полный ноль, ничтожество. Нельзя жить таким никаким и при этом быть поэтом. Рождаться нельзя никаким поэтом. Таких, как он, нужно уничтожать при рождении. Либо гений, либо откровенное быдло – а иначе только мучиться.

Умереть, скорее умереть. Но сначала нужно уничтожить свои бездарные стихи. Творческий импотент, вот он кто.

Награждение победителей! Победитель может быть только один, остальные должны подохнуть.

Женя забаррикадировал дверь в свою комнату и набросился на рукописи. Плотная финская бумага не желала разрываться стопкой. Приходилось каждый лист уничтожать отдельно. Хорошо бы все это поджечь, разом избавиться, но нет спичек, а идти на кухню – значит снять баррикаду, мать вбежит в комнату, начнет вырывать рукописи, грудью встанет за компьютер. До компьютера он еще доберется. Уничтожать надо все, чтобы и следа не осталось от гадостных его стишков. Да с чего он вообще решил их писать? Когда это все началось?

– Женечка, впусти меня. Зачем ты рвешь бумагу? Я не буду звонить Надежде Васильевне. Впусти меня, Женечка.

Шесть лет. Да, ему тогда было шесть. Пошел снег, самый первый, осенний крупный снег. Он сидел на подоконнике и смотрел, как снежинки летят откуда-то сверху, долго-долго летят, но как только столкнутся со стеклом, сразу же умирают. Там еще фонарь горел. На фонаре они тоже умирали и на асфальте умирали. Вся их жизнь – это пока они летят. Он тогда вдруг понял, что тоже умрет, как эти снежинки, не так скоро, но все равно умрет. Он знал об этом раньше, но не понимал, а теперь понял. И хотел закричать от страха или заплакать от обиды и несправедливости, но вместо этого… Спасла его строчка, нет, две строчки. Они возникли ниоткуда, просто родились в голове: