Лагуна Ностра - Доминика Мюллер Страница 17

Я склонилась к Виви. Вот кому ничего от меня не надо! Игорь прав: с детьми очень удобно уходить от неприятных разговоров. Интересно, они чувствуют, как меняется вокруг них настроение? Он ужасно милый, этот Виви, но он пока пребывает в зачаточном состоянии, с ним еще нечего делать. Я решила отплатить Альвизе той же монетой и тоже съязвила. Кьяре уже надоело возиться со своим подарком, и теперь Альвизе придется повсюду таскать за собой чужого ребенка, а вести расследование с переноской в руках — это вряд ли облегчит его работу.

«Не надо прикидываться глупее, чем ты есть», — прошипел Альвизе. Если бы не бедняжка Виви, их с Кьярой образцовая семейная жизнь превратилась бы в сущий кошмар. Младенец, да еще и полностью готовый к употреблению, был воплощенной мечтой моей невестки, которая всегда «хотела ребенка» — оправданное желание для психотерапевта. Ее брак, не имевший в перспективе ничего, кроме ремонта гостиной или покраски лестницы, зашел в тупик. Альвизе устал, совершенно измотался, он и Энвера-то этого с непроизносимой фамилией сцапал от усталости, с легкостью пойдя на поводу у всего города, хотя того с Волси-Бёрнсом ничего не связывало, кроме этой несчастной партитуры.

Комиссар уже собирался уходить от Питта, когда тот, на самом пороге, вручил вдруг ему пачку бумаг, найденных в комнате убитого: счета, визитные карточки, наспех записанные телефонные номера, среди которых фигурировала и не использовавшаяся больше телефонная линия палаццо Кампана — номер старого телефона в привратницкой, который Борис, должно быть, дал Волси-Бёрнсу, чтобы тот от него отвязался. Остальные были главным образом номерами ресторанов и магазинов, кроме одного — номера Энвера с непроизносимой фамилией, который преспокойно ответил на звонок со своего мобильника. В тот же день он явился в комиссариат, не без удивления обнаружив там работавшего в Рождество следователя.

Албанец предъявил вид на жительство, который был в полном порядке. Он был вежлив, модно и со вкусом одет и ничем не походил на нелегала, пробавляющегося темными делишками. Конечно, профессия у него была туманная — агент по продаже антикварных книг, но в Венеции полно таких посредников, поставляющих в магазины и частным клиентам товары, которые падают им в руки прямо с неба. Сам он специализировался на православных манускриптах, скупая их по монастырям Румынии, Болгарии, Македонии и Черногории. В этих обездоленных странах монахи, чтобы выжить, вынуждены распродавать содержимое монастырских библиотек, доверху набитых погибающими от влажности иллюминированными рукописями, часословами и библиями. По словам албанца, монахи были благодарны ему за то, что он сам приезжает к ним в их затерянные в горах или безлюдных долинах монастыри. Альвизе не вчера родился и по этим дополнительным подробностям понял, что Энвер — вор, грабитель и мошенник, один из тех, что кишмя кишат в тех краях с богатейшим культурным наследием, которому после краха коммунистических режимов вот уже двадцать лет не ведется никакого учета. В Венеции, как и везде, ввоз и вывоз антиквариата, продажи, приобретения — все строго контролируется полицией. Так же и с людьми. Но это не относится к вещам (и людям), поступающим в город нелегально, неизвестно откуда. Однако сейчас комиссару было не до этих махинаций. Перед ним сидел свидетель и нагонял на него сон своим открытым, честным видом, — короче говоря, строил из себя дебила, как выразился Альвизе. Изображая в свою очередь полное доверие, комиссар, скорее, даже симпатизировал этому парню, который с самого детства кувыркался (по его собственному выражению), чтобы выбраться из нужды. Он с гордостью рассказывал о своих успехах, о связях, приобретенных благодаря личным качествам, о том, как, работая в Лондоне у одного книготорговца-антиквара, по ходу дела учился разбираться в рукописях. В Англию он приехал к родственнику, поднявшемуся на бакалейной торговле, но потом познакомился у того книготорговца с одним человеком из Венеции и перебрался сюда вслед за ним. Правда, позднее их отношения прервались. Альвизе очень хотелось узнать, какого пола был тот человек, поскольку преступления на любовной почве он тоже не исключал, но свидетели — это такой народ: на них нельзя нажимать слишком сильно, их нельзя перебивать, с ними надо действовать осторожно, медленно, но верно… и так далее.

Допрос уже совсем стал походить на беседу старых знакомых, когда Энвер коснулся наконец темы Волси-Бёрнса. Он познакомился с ним, как и со своей любовью из Венеции, у антиквара, куда Эдвард (Энвер называл его Эдди) зашел случайно в поисках книг по искусству и монографий по отдельным художникам, уже исчезнувших с полок обычных магазинов. Энвер стал изредка сопровождать его на аукционы, скорее для компании, чем в качестве эксперта. По словам албанца, который, как все, читал его скандальные публикации в «Сан», у Эдди не было друзей, но он не выносил одиночества и расплачивался с Энвером за общение обедами в «Уилсоне», шикарном ресторане неподалеку от «Сотбис». Он любил поразвлечься, издеваясь над людьми. За обедом он подробно рассказывал об их гнусностях и радовался, что отказался от их лицемерных условностей. Энвер не слишком обольщался: он понимал, что Эдди ладит с ним только потому, что оба они стоят вне общества и с одинаковой ловкостью умеют пролезть в любую щель. Дальше этого их отношения не шли.

Тут комиссар готов был поклясться, что за вознаграждение или пригласительный билет на светскую вечеринку албанец сливал своему дорогому Эдди разнообразные сплетни и слухи. Не будь Волси-Бёрнса, албанец так и оставался бы по ту сторону витрины и, прижавшись носом к стеклу, разглядывал бы жизнь, куда ему не было ходу. Он уволился из книжной лавки и занялся торговлей самостоятельно, посредничая между продавцами и покупателями или снабжая раритетами торговцев более высокого полета. Тогда же он начал свои набеги на монастыри. Все было прекрасно, особых высот он, конечно, еще не достиг, но и такая, полная приключений жизнь была ему по вкусу. Он рассказывал о своих похождениях с улыбкой, словно давая Альвизе понять, что не хуже его знает, что значит быть приличным человеком. Славный юноша порвал все отношения с Лондоном и Волси-Бёрнсом, последовав за своим «человеком из Венеции», у которого жил, упиваясь любовью и просекко ^[42] до самого разрыва. Оставшись снова свободным как ветер, он стал отлучаться чаще и на более долгий срок, бывая в городе наездами и останавливаясь в отеле.

Альвизе не устает мне повторять, что большинство преступников — кретины, не способные как следует продумать пути достижения своих целей. Они потому и попадаются, что делают все тяп-ляп. Албанец был не из таких. Его дерзость уравновешивалась предусмотрительностью, и он был достаточно хитер, чтобы жить, не высовываясь, без постоянного адреса, назначая встречи в баре или салоне отеля, отделенных лифтом от номера, где совершалась сделка. Прикинувшись простачком, комиссар выразил удивление относительно вида на жительство, полученного при отсутствии постоянного адреса. Ну, такие вещи всегда можно купить, комиссар полиции не может не знать этого, не поведя бровью воскликнул Энвер и посмотрел на него, будто тот и правда был дебил. Затем, улыбнувшись как на рекламе зубной пасты, добавил, что вряд ли его пригласили сюда, чтобы побеседовать о виде на жительство. Что же до Волси-Бёрнса, он послал ему из Венеции открытку. Ведь в его профессии половина успеха зависит от связей, а потому он сообщил ему номер мобильника, которым пользуется обычно для общения с клиентурой, и забыл о нем думать.