Блондин на коротком поводке - Наталья Александрова Страница 17

— Свидетельницей на свадьбе хотела сделать, — мстительно припомнила Виктория Федоровна. — Я говорила, я ведь тебе, доченька, много раз говорила — не ровня она тебе, такие люди не понимают и не ценят хорошего отношения, таких только и можно, что в прислуги нанимать, да и то следить, чтобы чего не украли… пригрели ее из милости, принимали в доме, кошку драную, а она нам за все хорошее так отплатила…

— Не о том! — внезапно прогремел в комнате, разом перекрыв истеричные выкрики женщин, голос Леонида Ильича. — Не о том вы говорите! Совершенно не о том! Не время разбираться в моральных достоинствах этой мерзавки! Нужно узнать у этой жалкой дряни, куда она спрятала украденное… Куда спрятала и кто был ее сообщником — ведь провернуть такое дело в одиночку она явно не смогла бы, у нее просто не хватило бы мозгов!

С этими словами глава семейства Гусаровых, этот «благородный отец», отодвинул в сторону свою раскрасневшуюся от праведного негодования супругу, оттолкнул стоявшего рядом со мной Захарова и вытащил меня из кресла, как тряпичную куклу.

— А ну, колись, мерзавка! — закричал он, придвинув вплотную ко мне свое лицо с трясущимися толстыми губами и бешено вытаращив глаза. — А ну, говори немедленно, как все было!

Я бессильно обвисла в его руках, даже не пытаясь сопротивляться, и только переводила взгляд с одного разъяренного лица на другое. Виктория Федоровна раздувала красные толстые щеки, явно жалея, что не ей первой удалось добраться до меня; Дашка стояла на прежнем месте, возле стены, глядя на меня с откровенной ненавистью. Я обратила внимание на то, как она стала похожа на отца — те же трясущиеся от злости губы, выпученные глаза и ни малейшего намека на прежнюю красоту.

Один только полковник Захаров, кажется, сохранял спокойствие. Он смотрел то на меня, то на Леонида Ильича и, похоже, прикидывал, стоит ли ему вмешаться или предоставить событиям развиваться естественным путем.

— Я тебе что говорю! — проревел Гусаров мне в лицо, брызгая слюной и обдавая запахом недавно съеденного завтрака. — Признавайся, дрянь, а то хуже будет! Лучше скажи по-хорошему…

— Мне не в чем признаваться, — еле слышно пролепетала я.

У меня в горле давно уже зрели рыдания, но я из последних сил сдерживала их, чтобы не доставить Гусарову и всей его милой семейке такого удовольствия и не показать ему свою слабость.

— Ах ты, шлюха дешевая! — завизжал он неожиданно высоким голосом и вдруг ударил меня в лицо.

У меня, как говорят, искры посыпались из глаз, а в носу явственно захлюпала кровь. Кажется, для меня всего случившегося оказалось слишком много, и я начала терять сознание. Гусаров не обращал на это никакого внимания, он остервенело тряс меня, и я с удивительным спокойствием подумала вдруг, что он вполне может меня убить.

В глазах темнело, в ушах раздавался странный монотонный шум, ноги подгибались, и, если бы Гусаров сейчас выпустил меня, я наверняка упала бы без сознания.

Неожиданно за спиной Дашкиного отца раздался негромкий, решительный голос полковника Захарова:

— Леонид Ильич! Остановитесь, пока не поздно!

— Что еще? — Гусаров недовольно покосился на полковника. — Тебе чего, Алексей? Не видишь — твое дело, между прочим, делаю!

— Лучше я сам буду делать свое дело! — поморщился Захаров. — Вы ведь не хотите дополнительных неприятностей?

— Ты что это себе… — начал Гусаров, но перехватил взгляд полковника и замолчал.

— Все равно мы так от нее ничего не добьемся, — продолжал Захаров спокойным, убедительным тоном. — Давайте отпустим девушку, дадим ей возможность обдумать свои поступки и принять разумное решение… А потом мы с ней снова встретимся, только не здесь…

— Да уж, не здесь, — повторил Гусаров с угрозой.

Он выпустил меня, и я едва устояла на ногах.

— Пошла вон! — крикнул мне Леонид Ильич, как приблудной собаке.

Я медленно, покачиваясь, двинулась к дверям.

Краем глаза я видела, как Виктория Федоровна попыталась кинуться вслед за мной, чтобы наконец-то дать волю рукам, но муж и Захаров совместными усилиями удержали ее.

Мой путь пролегал мимо кресла с высокой спинкой, в котором сидел, не вмешиваясь в происходящее, Илья Андреевич, Дашкин дед. Лицо его было непроницаемо, глаза смотрели прямо перед собой.

Поравнявшись с ним, я взглянула в его холодное неподвижное лицо и спросила, едва сдерживая рыдания:

— Неужели вы тоже мне не верите?

Илья Андреевич поднял большую морщинистую руку, указал мне на дверь и пророкотал мощным, густым басом:

— Прочь! Вон отсюда!

Я не помню, как спустилась по лестнице, как вышла на улицу. Было тепло, яркое майское солнце било в глаза, на них навернулись слезы. То есть не от солнца, а от обиды и всего ужаса, который мне пришлось пережить. Нос страшно болел и, кажется, грозил распухнуть. Само по себе это меня нисколько не волновало после того, что случилось. Но боль напомнила о себе и немного меня отрезвила, тем более что я уловила в глазах встречной женщины брезгливость и настороженность. Я наклонилась и заметила, что моя блузка вся в крови, капающей из разбитого носа. Я плотнее запахнула джинсовую куртку и задрала голову кверху. Гордиться мне нечем, но хоть кровь остановится.

В ушах стоял пульсирующий звон, сквозь который я, казалось, слышу визгливые истеричные крики Виктории Федоровны. Так вот кем они меня считают — приживалкой и драной кошкой, которую пригрели в своем доме из милости… Перед глазами возникло лицо Леонида Ильича — отца моей близкой подруги, человека, которого я знала с детства, — с выпученными глазами, с прыгающими губами, отвратительно искривленным ртом, брызжущим слюной… Он тряс меня за плечи, так что клацали зубы, и потом ударил по лицу…

Меня никто никогда не бил. Родители вообще относились ко мне бережно, как будто чувствуя свою вину за то, что не могут создать для ребенка нормальную семью. Мама в детстве ни разу не шлепнула по попке, во всяком случае, я этого не помню. Я была довольно примерным ребенком, не дружила с хулиганами, не дралась с мальчишками, а если и случались легкие потасовки, то без особых последствий — обычные детские разборки. Но чтобы взрослый мужчина ударил меня по лицу… Если бы его не оттащил этот самый полковник, он мог бы меня убить.

Кстати, как раз Захаров-то единственный во всем этот сумасшедшем доме не вышел из себя и не потерял головы. Он вырвал меня из рук озверевшего Дашкиного отца и тем самым спас мне жизнь. Но что-то подсказывало мне, что полковник Захаров сделал это не из человеколюбия, что ему на меня еще больше наплевать, чем остальным.

Дашку обвинили в воровстве и с позором выгнали из дома Руденко. Когда она сказала мне, что не крала, я ни на минуту в ней не усомнилась. Я же знаю Дашку столько лет, зачем ей это… Да ни за какие сокровища мира она не стала бы воровкой!

Она же тотчас поверила в то, что я стащила какие-то бумаги из сейфа Руденко, хотя прекрасно знала, что я понятия не имела ни о каких документах. Впрочем, что это я, разве они способны рассуждать? Чтобы спасти доброе имя своей доченьки, чтобы не рассориться с всемогущим Руденко, они готовы пожертвовать сотней таких, как я! Что это наговорил Захаров, что я вышла той ночью позже Дашки и Стаса, что меня видел охранник? Быть этого не может… Но они поверили…