Аслан и Людмила - Дмитрий Вересов Страница 17

Аж дырка в легком присвистнула у казака Хуторного! Тут уж ударил он, не глядя, а куда Бог пошлет. Теперь полетел вверх исписанный сладкими строчками и рассеченный вожжами листочек бумаги. На лету он повернулся обратной стороной перед озлобленным лицом казака Хуторного, и тот узнал такие знакомые красно-черные буквы. Листок словно метнулся к своему знакомцу, приклеился вареньем к его ладони, и Михаил Александрович опять был вынужден читать: «Во славу святыя единосущныя животворящия и неразделимыя Троицы, Отца и Сына и Святаго Духа: благословениемъ высокопреосвященнейшаго Алимпия Старообрядческа-го митрополита Московскаго и всея Руси напечатася сия книга “Молитвенник” во граде Москве от Адама 7346». Добралась, стерва, до святой бумаги!

— Зарезала! — над станицей Новомытнинской пронесся душераздирающий крик казака. — Зарезала бесовская дочь!

На крик его выбежали во двор домашние, вытянули из-за плетней любопытные шеи соседи. Но, поняв скоро, что Хуторной выражался образно, потеряли к скандалу всякий интерес. К тому же все знали, что на серьезный сабантуй Михаила Александровича после ранения уже не хватает. Сейчас вот покричит, а потом сядет, будет долго кашлять, сипеть и скрести пальцами простреленную грудь. Постепенно он затихнет, будет испуганно прислушиваться к внутреннему свисту и, как обычно, скажет напоследок:

— Не свисти ты — денег не будет…

Прошлый год в казачьей семье Хуторных приключилась беда. Что подранили главу семейства, казака Михаилу Хуторного, то большой бедой не считалось. На то он и казак, чтобы жизнь положить за царя и Отечество. Другое здесь приключилось, не в пример злее. Народился в семье Хуторных писатель, а это для любой российской семьи — большая беда, тем более среди вольного терского казачества, где заразы этой отродясь не было.

Поначалу думали, что девка влюбилась. Стали замечать за Катеной странную задумчивость прямо посеред работы. Месит, веет или отбивает, но вдруг встанет столбом, глаза сделаются лукавые, точно у пьяного цирюльника, и губами шевелит. На гулянки однако ж Катена не ходила, семечки с девками да парнями не лузгала. Неужто уже долузгалась?

Сводили ее к бабке Серафиме на осмотр и консультацию. Бабка никаких пробелов в девке не нашла, но на всякий случай бросила Катене за воротник живую лягушку и окатила ее неожиданно холодной водой. Девка от этого лечения заболела, несколько дней провалялась на лежанке. Бабка Серафима сказала, что это из нее болезнь с лихорадкой выходит. Болезнь действительно вышла, то есть вылилась на бумагу в виде нескольких стихотворных строчек.

Михаил Александрович посмотрел на написанное, читать, правда, не стал, но заметил, что обычно люди пишут поубористее, чтобы бумагу экономить. Чего же, спрашивается, она четыре строки намалевала, а кругом письма еще свободной бумаги оставила. Михаил Александрович в Москве даже газету читал, так и там поля узенькие оставляют. Поэтому бумагу Катене он трогать запретил, а чернила и подавно.

Однако Катена запрет тайно нарушала. Ничего с собой поделать она не могла, стихи из нее так и перли. Бумагу она находила где придется, вместо чернил придумала использовать варенье. Что писать можно молоком и кровью, она узнала много позднее.

Наказывал ее отец жестоко, как принято в казачьих семьях. Случалось, попадало ей ни за что.

Например, перебирает Катена пшено, а батяня тут как тут — подкрадывается. Думает, что раз притихла, то опять бумагу дочка марает. Стеганет ее радостно, пшено на землю. Слезы, ругань, тут и старуха бежит с колотушкой… Беда с этими писателями.

Михаил Хуторной был мужик башковитый, кроме того, кое-какого сыскного опыта набрался в революционной Москве. Поэтому тайным агентом своим назначил младшенькую дочку Дашутку, любимицу. Теперь проколов у него не случалось. Коли Дашутка сказала, что бумагомарака опять принялась за свое, значит, бей не глядя.

Катена была девкой здоровой, вся в мать, постоять за себя могла бы, особенно против инвалида первой русской революции, который дышал одним легким. Но сочинительство ее заметно ослабило, смягчило. Где бы размахнуться да кулаком наподдать, она все больше задумчиво созерцала. Поэтому была регулярно бита, но творить стихи не переставала.

Однажды Михаилу Александровичу пришла в голову мысль: если Катена действительно пишет что-то стоящее, может, ей в газетах платить еще будут? Говорят, эти щелкоперы приличные деньги имеют. А Катена и работает по хозяйству, и сочиняет одновременно. Но для начала сводил ее к хорунжему, который казачьих детишек в станичной школе грамоте и счету учил. Степан Рудых — мужик образованный, говорит долго и непонятно, даже по-японски здороваться умеет, а по-английски прощаться. Пусть он сначала почитает опытным глазом, а то как бы на весь мир не опозориться.

Хорунжий Рудых взял тогда на выбор один листок, подгоревший с одного бока, но спасенный все-таки Катеной из огня и стал читать вслух:

Степь моя ковыльная,

Я сама кобыльная.

А душа все плачет,

Кто ж на мне поскачет?..

Степан крякнул, словно водки хватанул вместо воды, но дальше стал читать про себя. Катенины стихи его заметно взволновали. Он прочитал их все, некоторые даже перечитал. Потом попросил жену подать кваску холодненького. Пока та ходила, смотрел просвещенным взором на Катену. Перед тем, как высказаться, долго пил из глиняной кринки. Вспомнил, наконец, о Михаиле Хуторном, который ждал его приговора:

— Я тебе, Михаиле, скажу по дружбе нашей откровенно. Стихи Катенины, конечно, сыроваты, но не лишены, так сказать… Да, соль в них есть. А в стихах, поскольку судить могу в этом вопросе достаточно вполне, это главное. Но нет еще изящества образов и в рифме, я бы сказал, нет легкости окончаний. Вот вспомним классический пример. «Кавказ подо мною…» В смысле, это Пушкин написал. Так вот. Есть чему поучиться у Пушкина. Не грех, значит, поучиться. Так что сразу отсылать такие произведения в газету не полагается. Скандал, разумею, может случиться. Потому, Михаиле, по дружбе нашей старинной могу за это дело… — тут Степан посмотрел на монументальную Катенину грудь, — за дело, стало быть, взяться. Стихи я очень уважаю, разбираюсь в этом деле, как в кобылах. Смогу девке помочь…

По воскресным дням Катена стала захаживать к хорунжему для постановки изящного стихосложения. Как известно, для пения требуется развитие грудной клетки, для танцев — ног, а какой орган собирался развивать ученице Степан Рудых увидела случайно зашедшая в горницу жена хорунжего. Одной рукой преподаватель гладил Катену пониже спины, другой же одновременно орудовал под ее расстегнутой кофточкой. Так и осталось неясным, насколько действенной была методика хорунжего, потому что после того знаменитого скандала в его доме, с битьем посуды и разрыванием одежды, уроки стихосложения прекратились.

Теперь Михаил Хуторной окончательно понял, что стихи — дело в высшей степени греховное и девушке решительно противопоказанное. И еще он вспомнил, как в Москве после посещения одного общественного заведения мучительно страдал и долго лечился. Так вот девка Манька, через которую он наказание это принял, тоже ему стишки читала. Значит, от стихов этих одна зараза.