Улыбка 45-го калибра - Дарья Донцова Страница 17

Как нарочно после пропажи яйца ей на голову посыпалисьмногочисленные неприятности. Сначала любимая кошка выпала из окна. И хотьлететь было невысоко, сломала позвоночник. Животное пришлось усыпить. Затемсоседи сверху забыли выключить стиральную машину, залили Амалии спальню, ироскошная кровать из красного дерева, семейное ложе Марты и Густава,развалилась. Следом косяком пошли болячки. Воспалилась вена на ноге, обострилсяколит, начало скакать давление, мучили головные боли. В довершение хулиганыподожгли почтовые ящики, и Амалия не получила свою любимую «Вечерку». А пожилаядама – большая охотница почитать перед сном в кровати газетки. К слову сказать,сейчас она покупает многое из того, что видит на лотках, в том числе и желтыегазетенки. Но в те годы ее радовала лишь московская сплетница «Вечерка». Амалиявзахлеб читала объявления о разводах, некрологи, скупые подробности из жизниартистов, писателей, художников. Для нее было настоящим горем не получатьгазеты. А гадкая почтальонша, увидав вместо ящиков обгорелые остовы, немудрствуя лукаво, стала складывать почту в подъезде у батареи. Когда Амалия ввосемь вечера спускалась вниз, выяснялось, что ее «Вечерка» либо порвана, либоиспачкана, либо ее вообще нет.

У каждого из нас случаются тяжелые моменты, за светлойполосой наступает темная. Многие люди переносят неприятности, сцепив зубы,хорошо зная, что тьма сгущается перед рассветом, а после бури всегдавыглядывает солнце. Но Амалия пала духом.

– Вот, – говорила она сама себе, – мамочка-то права была.Ушло яичко, и пришло горе.

Ничто не могло ее убедить, что яйцо тут ни при чем.

Шли годы, рана не заживала. Подошла старость, потомдряхлость, и больше всего Амалии хотелось подержать в руках яичко, пересчитатьхорошо знакомые камушки на верхушке: одиннадцать изумрудиков и один сапфир.

Представьте себе ее волнение, когда, читая газету «Улет»,Амалия увидела сообщение о том, что некая особа украла яйцо Фаберже упрофессора Юрия Анатольевича Рыкова. Хотя госпоже Корф и исполнилось много лет,ум у нее светлый, поэтому она мигом сообразила, как поступить. Набрала номерредакции и спросила телефон Даши Васильевой, воровки…

– И вам запросто его сообщили? – пришла я в изумление.

– Нет, не совсем, – замялась старуха, – пришлось к нимсъездить, там такой мальчик сидит, рыженький…

Она вздохнула, я тоже. Все понятно, «госпожа Резвая» –большой охотник до пиастров. Интересно, сколько он стребовал с АмалииГуставовны?

И вот теперь старуха смотрит на меня с детской надеждой ипредлагает:

– Вам, наверное, деньги нужны, душенька. Отдайте яичко,возьмите кофейный сервиз. Тоже «Фаберже», к тому же в нем килограмма трисеребра, выгодный обмен.

– У меня нет яйца, – покачала я головой.

– Ладно, – покладисто кивнула мне бабуся, – хорошо, вижу,сервизик не по душе. Тогда возьмите вон ту картину. Это Репин, подлинный,документ есть из Третьяковки, подтверждающий это. Снимайте и уносите, толькояичко отдайте, милая, дорогая, пожалуйста. Русские художники сейчас очень вцене, я могу газеты показать. Так как?

– У меня его нет, – устало повторила я.

Внезапно глаза хозяйки, чуть выцветшие и какие-то по-детскибеззащитные, налились слезами.

– Ангел мой, – прошептала она, – берите и сервиз, и картину,очень уж хочется перед смертью яичко в руках подержать.

Тут меня охватила огромная жалость. Я положила руку на еесухонькую, морщинистую лапку и твердо заявила:

– Дорогая Амалия Густавовна, клянусь своим здоровьем, небрала ничего у Рыкова.

Крохотные блестящие капельки побежали по щекам Корф.

– Я вам верю, – прошептала она. – Какая жалость, с вамиможно было бы договориться. Но кто же тогда унес яичко, а? Где мне его теперьискать?

– Амалия Густавовна, обещаю, что стану сама искать вашуреликвию. Обязательно обнаружу вора, отниму у него яйцо и принесу вам, –торжественно пообещала я.

– Дай, детка, поцелую тебя.

Я наклонилась. Старушка клюнула меня в щеку холоднымигубами. От нее исходил аромат лаванды и чего-то непонятного, но дико знакомого.Внезапно я догадалась: так пахло от вещей, которые моя бабушка хранила вчемоданах на антресолях. Раз в году их открывали, перетряхивали, перекладывалисодержимое высушенными цветами лаванды и вновь задвигали под потолок. Я обнялаАмалию Густавовну и почувствовала, что под одеждой практически нет тела.Госпожа Корф походила на больную канарейку.

Пару секунд мы постояли молча, потом хозяйка пробормотала:

– Ты уж поторопись, пожалуйста, не ровен час уйду в мир инойи не увижу яичко.

В «Пежо» я села преисполненная злостью. Ну Рыков, ну врун.Целый роман придумал про фрейлину, кошку и царскую милость. А портреты вгостиной! Он ведь с самым напыщенным выражением лица вещал, указывая нанаписанные маслом лица.

– Это мой отец, граф Анатолий Рыков. К сожалению, донедавнего времени мы скрывали свое происхождения. Рядом его жена и моя матьЗинаида, урожденная Вяземская. Слева – дед, ему принадлежало имение подМосквой…

И все с почтением выслушивали эти речи, Жорка Колесов дажевспотел и чуть не начал кланяться Рыкову в пояс. А теперь выясняется, что«графья» – самые обычные дворники, да еще и воры в придачу. Нет, поймите меняправильно, снобизма во мне нет, но, если ваш папенька сапожник, столяр илиэлектрик, не следует прикидываться человеком дворянского происхождения. Вот уменя, например, родители работали на Ивановской мануфактуре ткачами, апрапрабабка и вовсе была крепостной у барина. И что, я стала от этого хуже?Происхождением начинают гордиться и чваниться, когда больше нечем похвастаться.По-настоящему благородный человек ни за что не станет ставить себя выше других…

Руки сами собой схватили телефон, пальцы начали набиратьномер Рыкова. Часы, правда, показывают около полуночи, в такое время неприличнозвонить порядочным людям. Но Юрий Анатольевич Рыков к числу порядочных непринадлежит, поэтому сейчас ему мало не покажется.

– Алло, – пробормотал сонный мужской голос.

Ну, погоди, Рыков! Я затолкала в рот носовой платок ипрошепелявила:

– Юрий Анатольевич?

– Кто это в такой час?

– Ваша неприятность.

– Что за идиотские шутки! На часы смотрели?

– Это не шутка, думали, что люди ничего не узнают?

– О чем? – сбавил тон профессор.