Возвращение Одиссея. Будни тайной войны - Александр Надеждин Страница 17

Успокоенная этим сообщением публика с интересом устремила свои взоры в направлении, пропускающем лучи света.

В центре соседней комнаты на расстоянии метров трех от внезапно просветлевшей стеклянной перегородки стояло какое-то немного необычное по своему дизайну кресло, чем-то слегка напоминающее зубоврачебное. В этом кресле расположился довольно статный, хорошо сложенный мужчина лет сорока с небольшим, с густой копной темно-русых слегка вьющихся и аккуратно подстриженных волос и правильным, хорошо очерченным профилем. Лоб мужчины опоясывала плотная черная лента, сантиметров около трех высотой; похожая на нее черная полоска такой же высоты, но длиной сантиметров двадцать—двадцать пять виднелась у него на груди, проходя поверх светлой сорочки с расстегнутой верхней пуговицей. Полоска эта держалась с помощью двух прочных тесемок, прикрепленных к ее краям и уходящих под мышками мужчины назад, за его спину, где, по всей видимости, они и были завязаны или скреплены каким-либо иным образом. На талии испытуемого виднелась еще одна такая же полоска; его левое предплечье сразу чуть выше локтя было перехвачено широким куском плотной материи тоже черного цвета, очень сильно напоминающим своим видом манжету тонометра или повязку капитана футбольной команды; верхние фаланги большого пальца правой руки и среднего и безымянного левой были тоже замотаны, словно пластырями, черными же, но более узкими полосками. От всех этих повязок, обмоток и ленточек, вернее, от искусно скрытых в них, невидимых глазу датчиков тянулись круглые серые провода диаметром в полсантиметра, уходящие куда-то вниз, под кресло. Чуть впереди расположившегося в кресле мужчины и немного сбоку от него, спиной к зрителям, находящимся по ту сторону стеклянной перегородки, на обычной круглой табуретке, чуть наклонившись вперед, сидел еще один человек в белом халате, ни возраста, ни каких-либо характерных примет внешности которого не представлялось возможным определить в силу его расположения и позы. Было видно, что между человеком в белом халате и его обвешанным датчиками визави идет тихая, неспешная, вполне вероятно, весьма задушевная беседа, хотя догадаться об этом можно было только лишь по динамике их фигур и движениям губ человека в зубоврачебном кресле. Ни единого звука не проникало из комнаты, где они находились, в соседнее, более многонаселенное помещение.

– Это и есть то, что вы назвали предварительным интервью... – негромко произнес, чуть подавшись вперед, Аничкин и зачем-то добавил: – Профессор?

Сидящий за пультом человек в белом халате медленно снова повернулся в своем крутящемся кресле лицом к аудитории.

– Во-первых, можете не шептать, здесь полная звукоизоляция. Во-вторых, никакой я не профессор. И не доктор, как меня в одном известном отделе тоже иной раз любят обозвать. Еще со всякими добавлениями. Вроде профессора Мориарти... доктора Но... и так далее. Спасибо, хоть еще не Менгеле. Или каким-нибудь там, понимаете, Живаго. – При этих словах он искоса, но весьма выразительно посмотрел на сидящего с ним рядом Куриловича, который, старательно сдерживая улыбку, отвернулся чуть в сторону и опустил вниз глаза. Но хозяин кабинета, уже не обращая в его сторону никакого внимания, продолжил свою разъяснительную речь, глядя непосредственно на автора задевшего его обращения. – Меня зовут Алоиз Алоизович. Имя не очень сложное для запоминания и... воспроизведения, хотя, вполне возможно, не отрицаю, кому-то и немного режет слух. Сразу разъясняю. Во избежание неизбежных вопросов. Могущих как прозвучать, так и, что гораздо хуже, остаться невысказанными. Имя это в свое время было весьма распространено среди прибалтийских немцев. Я его получил в честь отца. Отец же мой назван так моим дедом, чистокровным поляком, в честь выдающегося психиатра и невропатолога Алоиза Альцхаймера, именуемого в простонародье Альцгеймером, под руководством которого он имел честь работать в Бреслау, ныне Вроцлав, в последние годы жизни этого великого ученого, накануне Первой мировой войны. Вот, собственно, и...

– Это тот самый Альцгеймер, который болезнь открыл? Ту самую... – оборвав непосредственное окончание уже в принципе завершенной предшествующей фразы, мгновенно последовал вопрос со стороны самого молодого из присутствующих в помещении.

– Какую... ту самую? Вы имеете в виду сенильную деменцию?

– Ну... – замялся Олег.

– Альцхаймер не открывал эту болезнь. Он ее только клинически и анатомически описал. Симптомы же самой болезни известны тысячелетия. Она была распространена еще в Древнем Египте. Например, доподлинно установлено, что ею болел принц Птах-Хотеп, живший аж полтораста веков до нашей эры.

– Полтораста? – задумчиво протянул Ахаян. – Это он, похоже, где-то из восемнадцатой династии. А не сын ли это Тутмоса... – он хотел уже было добавить порядковый номер канувшего в Лету царственного персонажа, но не успел.

– Вот относительно этого доподлинно сказать уже ничего не могу, – поспешил разочаровать его человек в белом халате.

– И старина Ронни тоже от нее скончался, – так же задумчиво, как и его шеф, заметил Аничкин, на этот раз уже не понижая тона, своим обычным голосом, и тут же пояснил: – Рейган. – Получив подтверждающий кивок головы со стороны тезки Альцгеймера, он решил уточнить: – А... что это вообще за симптомы. С головкой что-то не в порядке, нет?

– Дегенерация... деградация, – ответил вместо тезки Василий Иванович Ахаян, но при этом, правда, посчитал необходимым добавить, полувопросительно глядя на тезку: – Если я не ошибаюсь.

– В целом можно сказать и так, – подтвердил тот. – А конкретно – общая атрофация функций мозга, ведущая к потере памяти, нарушению внимания, работоспособности, ориентации во времени и пространстве.

– Тяжкая участь, – вздохнул Василий Иванович. – Слава богу, многим из нас она не грозит. В связи с отсутствием предмета атрофации.

– Это точно, – крякнул сидящий рядом с ним свежеиспеченный глава романского отдела, хотя для него так и осталось полной загадкой, кого персонально имел в виду его вышестоящий начальник. Буквально тут же он, по-видимому считая исчерпанной предыдущую тему, чуть прищурившись, устремил взор вперед, туда, где за широким прозрачным стеклом о чем-то мирно беседовали будущий «пациент» хитроумной машины под названием полиграф весь в серпантине свисающих с него проводов и подготавливающий его к предстоящему сеансу молодой человек, тоже в белом халате, являющийся, по всей видимости, ассистентом главного «оператора».

Уловив направление взгляда Николая Анисимовича, присутствующий тут же непосредственно уже сам главный «оператор» пояснил:

– По поводу вашего предыдущего, оставшегося без ответа вопроса. Да, вот это и есть то, что называется предварительное интервью.

– Понятно, – немного нахмурившись, произнес Николай Анисимович. – А сколько времени занимает именно эта процедура?

– Судя по традиционной методике, минут не менее сорока, – опять вместо адресата заданного вопроса ответил Василий Иванович Ахаян, но, как и в предыдущий раз, тут же у этого адресата снова вежливо уточнил: – Да, Алоиз Алоизович?

Адресат, опустив вниз уголки губ и слегка наморщив лоб, пожал плечами: