Кровь слепа - Роберт Уилсон Страница 17

Мужчины обменялись улыбками.

— Единственное, что мы знаем наверняка от задержанных подозреваемых и из прочих наших следственных мероприятий, — это то, что действовал Аренас отнюдь не из приверженности католицизму, — сказал Фалькон. — Нашим неуловимым мошенником двигали иные соображения и вера более искренняя и трепетная, идущая из самой глубины его существа.

— А сфера Сезара Бенито — строительный бизнес, — сказал Зоррита.

— Где всегда крутятся большие грязные деньги, которые легко можно спрятать в офшорах.

— Но выявить путь этих денег в офшорах вы не сумели, — сказал Зоррита.

— Однако ясно, что имело место их отмывание и что оба лица владеют крупной собственностью в Коста-дель-Соль.

— Русская мафия, — заметил Зоррита. — Я вполне отдаю себе отчет в том, что как только речь заходит об «отмывании денег» в связи с «Коста-дель-Соль», тут же, на уровне инстинкта, коленного рефлекса, возникает мысль о русской мафии, но после недавнего скандала в городском совете…

Фалькон кивнул.

— И вы думаете, проникнуть туда будет легче, чем в офшорные сделки?

— Давайте разберемся в том, что касается насильственных действий. — Фалькон предупреждающе поднял вверх указательный палец. — За короткий период, предшествующий взрыву шестого июня, произошло пять случаев того, что мы можем квалифицировать как проявление насилия. Первый случай — это убийство Татеба Хассани, ключевой фигуры в заговоре, так как именно он разрабатывал и формулировал по-арабски экстремистские планы по захвату Андалузии. Он был найден на севильской свалке отравленным и искалеченным в утро, когда произошел взрыв. Убит он был потому, что, во-первых, слишком много знал, во-вторых, был опасен для заговора и, в-третьих, личностью своей марал остальных участников. Вторым проявлением насилия был сам взрыв, задуманный как дискредитация мусульманских экстремистов, попытка направить против них гнев общества и тем самым набрать очки для партии «Фуэрса Андалусия» в гонке за партнерство с правящей Народной партией.

— Ну а третьим, видимо, должно считаться убийство Кальдероном его жены, — сказал Зоррита, — убийство, которое так сильно помешало расследованию севильского взрыва.

— Четвертым же и пятым проявлением насилия стали расправы над Лукрецио Аренасом и Сезаром Бенито, — сказал Фалькон. — Расправиться с ними стало необходимо, как только мы вышли на двух других участников заговора, потому что связь между ними была очевидна и выдать наемных непосредственных исполнителей для Аренаса и Бенито было лишь вопросом времени.

— Таким образом, мотив каждого преступления ясен.

— Кроме случая Кальдерона, — сказал Фалькон.

— Но он истязал жену, это совершенно очевидно, он сам не отрицает этого, — сказал Зоррита. — А если он ее не убивал, почему, обнаружив ее мертвой в квартире, он не вызвал полицию? Почему пытался утопить тело в реке?

— У него было серьезное помрачение рассудка.

— Ну да, рассказывайте!

— А с другой стороны, — сказал Фалькон, — что другое могло так сильно застопорить ход расследования севильского взрыва?

— Согласен. Потеря Кальдерона на этой стадии расследования была для вас губительна.

— Он делал все самым тонким образом, — продолжал Фалькон. — Направлял следствие. Брал на себя общение с прессой, с парнями из службы борьбы с терроризмом, с НРЦ, оберегая тем самым меня и моих подчиненных. Действуя так успешно и эффективно, выбрали бы вы этот момент, чтобы убивать жену?

— Но именно этот момент он выбрал, чтобы начать ее оскорблять и истязать.

— И это крайне важно.

— Почему?

— Потому что, по моему мнению, увидев Инес в Садах Мурильо, Мариса Морено каким-то образом поняла, что женщину эту оскорбляют и истязают, — сказал Фалькон. — Я недавно беседовал с ней, расспрашивал о ее семье, выведывал семейную историю. Родная мать Марисы «пропала без вести» на Кубе. О покойном отце она отзывалась довольно пренебрежительно. Как и Кальдерон, это был закоренелый бабник. Мариса скорее была привязана к мачехе, чем к нему.

— Для суда это все не доводы, Хавьер.

— Я знаю, и единственное, что я пытаюсь сделать, — это нащупать слабые места в доказательствах. И у меня лично сомнения вызывает лишь смерть Инес.

— А у меня лично никаких сомнений на этот счет нет.

— Сегодня же, уже через два часа после моей беседы с Марисой, мне позвонил какой-то аноним, чтобы посоветовать не совать нос в то, что меня не касается.

— Это не я звонил, — с самым серьезным видом заверил его Зоррита.

Они посмеялись.

— Ну а еще что сообщила вам Мариса? Должно же быть что-то еще.

— Я решил навестить ее, желая разворошить это осиное гнездо и посмотреть, что выйдет, — сказал Фалькон. — Единственное ценное сведение я почерпнул от одной из моих подчиненных, пытавшихся выяснить, не числится ли за ней что-нибудь неприглядное и вызывающее подозрение.

— Ни в одном преступлении Мариса не замешана. Это я знаю точно, — сказал Зоррита.

— Все, что сумела нарыть моя подчиненная, — это заявление Марисы об исчезновении ее сестры.

— Когда это было?

— Восемь лет назад.

— Вы, Хавьер, готовы схватиться за любую соломинку, ей-богу!

Фалькон хотел было поделиться с Зорритой тем, что узнал насчет деревянных скульптур Марисы, но, бросив взгляд на семейное фото на столе, передумал. Солидная уверенность собеседника заставляла Фалькона чувствовать себя слабым и уязвимым, но все же не могла побороть в нем искушения указать ему на некоторые обнаружившиеся им в ходе следствия несообразности.

— Мариса вовсе не дура, — сказал Фалькон. — Почему, презирая бабника-отца, она ощутила тягу к другому явному бабнику?

— Не думаю, что это первый случай в истории, — возразил несгибаемый Зоррита, ничуть не поколебленный в своих убеждениях и стойкий как скала.

— Ее сестра внезапно исчезла и вторично — правда, на этот раз она была уже совершеннолетней.

— Вот поэтому-то Мариса и не заявила в полицию.

— Но сестра — это ее единственная родственница. Отец, мать, мачеха — все они умерли. Единственный родной человек сбегает — как можно от этого отмахнуться?

— Можно, если тебе на нее наплевать, — сказал Зоррита.

— Но ей не наплевать! — воскликнул Фалькон.

— Из этого мало что следует, Хавьер.

— Понимаю, — сказал Фалькон. — Я только хотел спросить, не станете ли вы возражать, если я в этом немного покопаюсь.

— Копайтесь сколько влезет, Хавьер. Только не надо слишком уж увлекаться, а то недолго и до Южной Америки дорыть и вынырнуть где-нибудь в Буэнос-Айресе!