Такси для ангела - Виктория Платова Страница 17

При виде Аглаи немец пришел в восторг. Он долго лобзалАглаины перстни и кольца — так долго, что я начала беспокоиться. Но всеобошлось. Спустя две минуты Аглая вырвала руку и с милой улыбкой солгала:

— Рада видеть вас, Райнер.

— А это вам! — еще шире улыбнулся немец и протянулАглае пакет. А потом неуверенно добавил:

— Видимо, вам.

Аглая сорвала листок, потерла его и повела носом:

— Базилик, — сказала она. — И что мне с этимделать?

Немец на секунду задумался.

— Засушить. И использовать как приправу. Замечательнаявещь.

— Да. Вы большой оригинал, Райнер.

Действительно, большой оригинал. Притаранить пряность вкачестве букета — до этого нужно додуматься. Базилик, надо же! Но это в стилеоставленного в Нюрнберге простака-папочки — дешево и практично.

Жалкий тип.

Мы эскортировали жалкого типа на кухню, где был приготовлензавтрак из серии “Утро с писателем”. Интеллигентный кофе, полные скрытогодостоинства тосты, нервный сыр со слезой и поджарый, тонко раскатанный пирог склубникой из ближайшей кулинарии.

Райнер-Вернер уселся на стул, жалобно под ним скрипнувший, иосмотрел угощение.

— Я думал, что все будет по-русски.

— По-русски? — насторожилась Аглая.

— Ну да… Икра и водка.

Так и есть. Жалкий тип. А с учетом метелки, которую онприволок, малыш Райнер не заслужил даже панировочных сухарей.

Видимо, Аглая думала точно так же.

— Вы переводите не те книжки, Райнер. И понабралисьвсякой чепухи. Поверьте мне, что завтрак по-русски выглядит именно так, как ондолжен выглядеть.

— Теперь я буду переводить нужные книжки. — Райнерухватился за кусок сыра. — Вас, meine liebe. Поверьте, для меня этобольшая честь.

— Охотно верю.

Пока я варила кофе, они обменивались литературнымилюбезностями, неспешно принюхиваясь друг к другу. Немец, как ни странно,оказался на высоте: книги Канунниковой читал, в названиях не путался и к томуже непрестанно нахваливал метрессу, как нахваливают неожиданно получившийсяплов. Когда поток панегириков в адрес таланта Аглаи иссяк, сыр был съеден, акофе выпит, Райнер-Вернер (привычно срыгнув) перескочил на Москву, в которой непровел и суток. Но за это время уже успел поднабраться впечатлений.

— Я гулял всю ночь, — доверительно сообщил он исунул руку под стол: очевидно, для того, чтобы проверить, не потерялся ли членво время гуляний. — Москва — очень красивый город. И Россия —замечательная страна.

— Ну да, — заметила Аглая. — Замечательная.Если ты родился кедровой шишкой.

— Не понял?

— Давайте обсудим некоторые аспекты нашей будущейработы.

— А как же кедровые шишки? — Несмотря на свойидеальный русский, некоторые вещи Райнер понимал слишком буквально.

— Шишек вы себе еще набьете. Обещаю.

…Аглая оказалась не совсем права. Большинство шишекдосталось мне.

Немец проторчал в Москве неделю, и за это время добил меняокончательно. И дело было не в его профессиональных качествах: как профессионалгерр Рабенбауэр был почти безупречен (насколько я вообще могла судить со своимслабосильным университетским Deutsche <Немецким (нем.).>), разве что емуне хватало легкости и изысканности Аглаиного стиля. Как редактор своихсобственных переводов он был основателен. Как переводчик, работающий синостранным автором, — любознателен и дотошен.

Но все остальное!

Чем больше я узнавала Майне Кляйне, тем чаще задумывалась оего матери. Не на пресного же нюрнбергского папашу пенять, в самом деле! Должнобыть, мать Райнера была хамоватой потаскухой, склонной к бродяжничеству,алкоголизму и промискуитету <Промискуитет (лат. — смешанный) —предполагаемая стадия ничем не ограниченных отношений между полами,предшествовавших установлению в человеческом обществе норм брака и семьи.>.К тому же ее еще в младенчестве наверняка выкрали цыгане. И привили любовь ковсему блестящему.

Райнер-Вернер тоже любил все блестящее: кроме двух серег вухе, он был счастливым обладателем нескольких цепей с медальонами, серебряногобраслета и перстня на мизинце. И хотя немец никогда не представал передо мной внеглиже, я нисколько не сомневалась, что пупок у него проколот, а на детородноморгане висят серебряные бирюльки в стиле инь и ян.

Наш совместный завтрак с Аглаей был первым и единственным.

Всю последующую неделю мы встречались на нейтральнойтерритории — и только вдвоем: Аглая была слишком занята романом. Послесовместного распития кофе где-нибудь в недорогой забегаловке следовали прогулкипо городу. Эти прогулки (Райнер уверял, что они необходимы ему для погружения вроссийскую действительность) были для меня сущей пыткой. Во-первых,Райнер-Вернер не пропускал ни одной юбки, да еще взял за правило обсуждать сомной достоинства и недостатки всех проходящих мимо женщин. Во-вторых, ондонимал меня расспросами на весьма специфическую тему: что может понравитьсярусской женщине в… “Ну, вы меня понимаете, Алиса”.

Я поджала губы и высказалась в том плане, что шляться с нимв качестве гида по Москве я, так и быть, согласна. Но в том же качествевышивать по койкам — извините, нет. Больше на эту тему понятливый немец незаговаривал. Зато переключился на Аглаю.

— Расскажите мне о фрау Канунниковой, — попросилон.

— Без комментариев, — ответила я. Этой фразенаучила меня сама Аглая. “Без комментариев” — главное и единственное оружиеличного секретаря.

— Но я не смогу уловить дух автора, не зная автора.

— Сможете, — уверила его я и добавила:

— Самое интересное в Аглае — это то, что она пишет.Поверьте мне.

Последняя сентенция тоже принадлежала Аглае и была с успехомопробована ею в многочисленных интервью.

— Она была замужем?

— Без комментариев.

— У нее есть дети?

— Без комментариев.

— Как давно вы у нее работаете? Вы — ее родственница?

— Без комментариев.

— Когда вы в последний раз занимались сексом, Алиса?

— Без комментариев, — привычно пробубнила я. И тутже осеклась, а проклятый немец расхохотался, чрезвычайно довольный собой.

— Очень остроумно, Райнер. И, кстати, что мы тут…

Только теперь я сообразила, что мы стоим возле станции метро“Алексеевская”. И сердце мое тревожно сжалось. Совсем недалеко отсюда, на улицеБочкова, жила позабытая мною Дашка. Несколько раз я порывалась набрать ее номери несколько раз клала трубку. Да и что я могла ей сказать? Что живу теперь вМоскве и работаю у Канунниковой?