Мой генерал - Татьяна Устинова Страница 17

По голубой и серебряной от стеклянного лунного светаасфальтовой дорожке она дошла до сетки теннисного корта. За углом спасительныйи яркий свет балкона и тусклый фонарь уже не будут видны.

Еще можно вернуться. Пока еще можно.

Марина оглянулась, постояла и решительно сбежала вниз. Кортбыл справа, блестящий мелкими камушками и похожий на каток.

Летом не бывает катков. Катки бывают зимой.

Федор Тучков сказал, что больше всего на свете любитпраздник Новый год, придурок.

Она отошла уже довольно далеко от темной громады корпуса ине слышала, как кто-то следом за ней тяжело спрыгнул с балкона. Цикады насекунду замолкли, а потом затрещали с новой силой, как будто потревоженныетяжелым прыжком.

Человек дошел до сетки и остановился. Луна была яркой, атени очень четкими, как будто заштрихованными углем. Маринина тень бежаладалеко впереди, переломленная сеткой, похожая на гигантского скорпиона надлинных тоненьких ножках.

«Куда ее понесло? Что ей там нужно в… — взгляд на часы, — …вдва часа ночи?! Что она затевает? Или что-то знает? Если знает, то насколько…много?»

Человек еще постоял, поджидая, когда она исчезнет заповоротом, а потом двинулся следом.

Нужно посмотреть. Нельзя выпускать ситуацию из-под контроля,хотя вряд ли эта рыжая и длинная особа всерьез опасна.

И все-таки нужно посмотреть.

Марине вдруг показалось, что в лунном свете у нее за спинойкто-то есть. Сердце похолодело, сжалось, словно заострилось, и стало острымкраем молотить в ребра. Она остановилась, взялась рукой за шершавый и теплыйствол и быстро оглянулась.

Никого.

Ни окна, ни балкона, залитого ярким и теплым светом, отсюда,конечно, не было видно, но корт, похожий на каток, еще угадывался за деревьями,как будто успокаивал Марину — я рядом, а от меня уж и до дома рукой подать,ничего, не так уж и страшно!

Зачем и куда ее понесло?! Разве нельзя было дождаться утра?!Там и фонарей никаких нет, как она станет искать свое «вещественноедоказательство»?!

«Если искать, — строго сказала она себе, — значит, надоискать сейчас. Если это убийство, значит, есть убийца. Если я стану искать у негона глазах, он догадается о том, что я все знаю».

«Он слишком много знал», всегда говорит гангстер над трупомсвоего бывшего друга. Любой уважающий себя гангстер рано или поздно непременноубивает своего бывшего друга, потому что тот «слишком много знал»!

Впереди блеснул пруд, и потянуло запахом гнили изастоявшейся воды. Марина выскочила на холодный песок в черных кляксахпролезшей травы и огляделась.

Лес на той стороне был темным — сплошная непрогляднаячернота, а над ней, чуть светлее, ночное небо. Почти на макушках деревьевсидела луна, до воды свесив призрачные голубые ноги. Лунные ноги полоскались вводе — посередине пруд морщило и рябило, заливало неверным светом. В тишиневода тихонько плескалась под старыми мостками.

Там Марина нашла утопленника. Наверное, ночь была такой жетеплой и тихой, и луна так же полоскалась в пруду, а он уже лежал там, раскрывмертвые глаза.

Марина стиснула кулачок, так что ногти впились в мякотьладони: «Так нельзя. Если ты так боишься, лучше уходи».

И не двинулась с места.

В лесу вдруг что-то обвалилось, как будто треснула ветка илинеловко пошевелился кто-то большой и тяжелый. Дыхание остановилось, кажется,навсегда. Марина вглядывалась в черноту, так, что в глазах зарябило.

Нужно возвращаться домой. Все равно она ничего не найдет.Если ремень валяется в траве, она ни за что его не найдет.

Вот только она была совершенно уверена, что валяется онвовсе не в траве.

Странным голосом крикнула какая-то ночная птица, и рябь поводе как будто побежала быстрее.

Марина вытащила из песка палку — не такую ужасную, как та,которой она подгоняла к себе свою шляпу из итальянской соломки, а обычнуюпалку, мокрую, шершавую, пахнувшую водорослями.

Какая разница, подумала она, взвешивая в руке палку, какаяразница, день или ночь! Все равно то, что она ищет, нельзя увидеть просто так,с мостков. А тогда какая разница, день или ночь?

Разница была огромной.

Опираясь на палку, Марина осторожно ступила на мостки — подними зачавкало и завздыхало, — дошла до того самого места, где смотрел на нееиз-под воды утопленник, и присела на корточки.

Вода была совершенно черной, а дорожка, в которойполоскалась луна, сюда не доставала. Марина потыкала палкой в воду иприслушалась. Под мостками что-то громко шлепнуло и опять затихло. Потянулосырым и холодным ветром. Кожа покрылась мурашками, и волосы на шеевстопорщились, то ли от ветра, то ли от страха.

Марина встала на колени, почти упершись в самый край мостков— коленка угрожающе запульсировала, — и решительно сунула палку в жидкуючерноту. Дно было рядом, Марина знала, что здесь неглубоко. Палка вязла вводорослях. Марина время от времени выуживала ее и стряхивала водоросли в воду.Они шлепались обратно, капли гулко падали, и что-то опять затрещало в темномлесу, как будто надломилась ветка, и птица перестала кричать, и стало совсемтихо.

Палка зацепилась за что-то, и Марина больше не могла еевытянуть. Она моментально решила, что это еще один труп там, на дне, ипокрылась холодным потом.

Не может там быть еще одного трупа. Там же, в конце концов,не кладбище!

Палка легко двигалась вверх и вниз, а вбок и в сторону «нешла». Марина еще потыкала ею, а потом стала тащить ее вдоль замшелой сваимостка, больше никак не вытянуть.

Нет, не получается!

По краю мостков Марина поползла сначала влево, а потомвправо, перекладывая из руки в руку свою палку. Мостки ахали и скрипели. Лунасветила в лицо.

Человек из густой тени деревьев наблюдал за ней с интересом.

«Сейчас нырнет, — неожиданно для себя подумал он, — точнонырнет!»

Снова дунул ветер, Марина замерла, не успев опустить своюпалку. Волосы разлетелись и как будто зашевелились на голове. Она быстропосмотрела налево, а потом направо.

Нет, ничего. Все тихо.

Марина снова поползла и снова стала тыкать палкой под самуюсваю и снова тащить. Палка плюхала по воде.

Под водой что-то подалось, поехало вверх, цепляясь за занозыи сучки разбухшей в воде сваи, и на поверхности показалось нечто, похожее намокрую змею, обвившуюся вокруг бревна. Змея тускло блестела мокрым блеском, ичто-то латунное отсвечивало посередине.