Жиголо - Сергей Валяев Страница 16

Так будет лучше, промолчал, если начнется кровавая вакханалия, то сострадать никто никому не будет. Не дай бог, узнают, что имеется свидетель. Лучший свидетель — мертвый свидетель, и это тоже один из основополагающих принципов нашей магической действительности.

— А если менты прихватят, отсылай их ко мне…

— К тебе?

— Как лучшему другу брата.

— Ну ладно, — и, сутулясь, медленно бредет к подъезду.

Дворник ковыряется в кишечно-ветошной требухе, которую он вытянул из мусоросборника. На его испитом лице открытый интерес к бытовым отходам жильцов. Такое впечатление, что мусорщик каждое новое утро начинает именно с говна, надеясь в нем найти сладкий кусок фарта. Впрочем, он его и находит — пустую бутылку. Ладошкой обтирает её, как мать попу младенца, и продолжает свои неравнодушные поиски.

Я выруливаю автомобильчик из дворика, где мы с Мамыкиным проводили беспечальные вечера. Мы пили кислое вино, мы пели песенки-пустышки, мы лапали липких подружек и чувствовали себя превосходно. Нам казалось — так будет всегда. Мы жили иллюзиями. Теперь я понимаю: у нас нет никаких шансов вырваться из границ, очерченных судьбой. Трудно танцевать на блевотной массе, пропитанной кровью и страхом, хотя можно и рискнуть при условии, что это будет танец сумасбродов — jig.

Прежде чем начать оперативно-розыскные действия я привел себя в порядок. Двух часов сна хватило, чтобы почувствовать себя в состоянии боевой готовности № 1. Я принял контрастный душ, сжевал бутерброд с вегетарианской фиолетовой котлетой и переговорил с Катенькой. По-моему, она так и не поняла, что от неё добиваются. Была мила, рассеяна и думала о чем-то своем, девичьем.

— Ага, Санька ночью припер, — пожимала плечиками. — Какой-то совсем крези на черепуху. Тебя шарил, ну я и сказала, где ты. А что, не надо?

— Где культура речи, Катюха? — не выдержал. — Говори на языке Александра Сергеевича.

— А это кто? — зевнула.

— Пушкин, которое наше все, — и треснул по молоденькому затылку.

Понятно, что педагогическая поэма не удалась: сестричка взвыла не своим голосом и скорее всего не от боли — обиды, что не знает прекрасных духовноподъемных стихов великого поэта. Затеялся мелкий семейный скандалец, который закончился тем, что я лишился отечественной кредитки за подзатыльник, но получил заверения, что впредь услышу только рифмованную речь. Мне было приятно сидеть в облезлой кухоньке и дурачиться с хорошеньким созданием, далеким от проблем дня и настолько, что ночной визите юного «крези», видимо, представлялся пустячным сновидением. Ох, как не хотелось покидать уютную раковину родного дома…

Прошумел быстрый летний дождик и прохожие пружинили через лужи, как марионетки. На мой ралли-драндулет не нашлось угонщика и я, содрав промокший брезент, сел в холодную машину. План действий был прост: обратиться к господину Голощекову за помощью — информационной и материальной. Сумма расходов зависела исключительно от конфиденциальных сведений по автомобильному номеру: «о 555 оо». Если они принадлежат пенсионеру, то разговор о гульденах один; если трупоукладчикам — другой; а вот если в этой невеселой истории замешены дети гор или пустынь…

К сожалению, наши деревянные пока не отменили решением очередного правительства, хотя давно пора по причине их бесконечной девальвации, но речь не об этом. Я нуждался в свободе — в свободе во всех смыслах этого воздушного словца. И поэтому устремлялся к тому, кто мог её дать. Мне — под залог честного слова.

— Аркадий Петрович, — сказал я после дежурных любезностей. — Есть две новости: одна хорошая и одна плохая.

— Дмитрий, только не говори, что у тебя AIDS, — всплеснул руками господин Голощеков.

— Я бы согласился на АIDS, — не без пафоса проговорил и объяснил причину такого заявления.

Руководитель плейбоев для богатеньких дам не поверил в гибель своего племянника. Аркадий Петрович натужно засмеялся, окрашиваясь лицом в больной брусничный цвет:

— Так нельзя шутить, дружок, — погрозил пальцем.

— Не шутка.

— Я Веньку не знаю? Он, сукин сын, ради красного словца родного отца…

— Аркадий Петрович!

— Не может этого быть? — и приказал секретарю соединить с квартирой Маминых.

И я его понимал, трудно принять мысль, что тот, кто несет вместе с тобой генетическую память рода, срезан с древа жизни самым варварским образом.

— Алло? — услышали мы голос по селектору.

На секунду показалось, что говорит Венька, потом понял — младшенький.

— Санька, а где родители? — рявкнул руководитель дамского клуба. — И Вениамин где?

Возникла странная и напряженная пауза. Было такое впечатление, что младший брат, не говоря ни слова, отправился на поиски старшего. Мы даже переглянулись: что происходит? Наконец раздалось полупридушенное признание:

— Дядя Аркадий, у нас большая беда.

— Какая такая беда?

— Нам позвонили из милиции в десять часов и сообщили…

Надо отдать должное господину Голощекову: в потерянном состоянии он находился недолго. Плеснув в себя виски, он успокоился, философски пожевал губами:

— Жаль Вениамина, а жизнь продолжается. — И вспомнил. — А какая хорошая новость?

Я ответил, что хочу заняться поисками убийц. Не вдаваясь в подробности (не рассказывать же руководителю борделя о конкурентах), признался, что есть и моя вина в гибели Мамина. И поэтому хочу действовать — и самым решительным образом.

— Дмитрий, а вы уверены в своих силах?

— Аркадий Петрович, обижаете, — передернул плечами. — С вашей помощью…

— И в чем она?

Я передал собеседнику аккуратно исписанный листочек в школьную клеточку. Руководитель отнюдь не просветительского заведения внимательно изучил его и, подняв брови, вопросил: не собираюсь ли я начать военный балаган, как НАТО на Балканах.

— А что такое?

— Дима, вы издеваетесь? — и начинает развивать мысль о том, что я предоставил ему список оружия для диверсионного полка. — Автомат, два пистолета, — это я понимаю, — горячился Аркадий Петрович. — А вот зачем тут гранатомет «Муха», так да?

— Это список максимальных требований, — поясняю. — Возможно, ничего этого и не потребуется.

— Дмитрий, я работаю на рынке порока, — укоризненно сообщает господин Голощеков, — а не на оружейном. Почувствуй разницу, дружище.

— Никакой разницы, — усмехаюсь. — Что там, что тут: пушки заряженные.

Солдафонский юмор принимается: похекивающий господин Голощеков ерзает в руководящем кресле:

— Ох, чувствую, кровушки прольется…

— Это не ко мне, Аркадий Петрович.

— Понимаю-понимаю, — и вспоминает. — А как же наш договор?