Мучная война - Жан-Франсуа Паро Страница 16

— Его величество не увлекается подобного рода празднествами. Он участвует в них только потому, что они нравятся королеве, и именно поэтому он сам придумывает новые развлечения, в коих не без удовольствия принимает участие.

Неутомимая Мария Терезия продолжала допрос, напоминавший странную игру, в которой удрученному Бретейлю отводилась роль зрителя. Вопросы становились все более определенными, но Николя отвечал быстро и почтительно, делая вид, что сообщает совершенно секретные сведения. Его не в чем было упрекнуть. Постепенно любопытство императрицы исчерпалось, и она начала делать паузы; иногда в замешательстве она принималась терзать свою мантилью, в то время как нога ее мелко дрожала. Сумев сохранить хладнокровие, Николя продолжал защищать королеву, избегая давать прямых ответов. Посол с интересом наблюдал за их словесной игрой, в которой маркиз де Ранрей, словно мячик, куртуазно отражал настойчивые нападки государыни на ее венценосную дочь.

— Хорошо, — заключила наконец Мария Терезия, — не стану больше злоупотреблять вашей снисходительностью. Очевидно, господин маркиз прошел хорошую школу…

Она не закончила фразу.

— Господин посол, как вас встретила Вена?

— Ваше величество, в Вене я нашел прием вполне соответствующий тесному союзу, существующему между нашими двумя странами.

Императрица обсудила несколько вопросов, пока, наконец, не перешла к делам в Польше.

— Я знаю, — произнесла она, — раздел этого несчастного королевства темным пятном лег на мое правление. Однако обстоятельства оказались сильнее моих принципов; чтобы противостоять неуемным аппетитам русских и пруссаков, я сама, уверенная в их неприемлемости, выдвинула завышенные требования, полагая, что они приведут к прекращению переговоров. К моему великому удивлению и огорчению, король Пруссии и царица со всем согласились. Опечаленный до чрезвычайности господин Кауниц, рискуя навлечь недовольство на свое министерство, изо всех сил пытался противостоять столь жестокому решению вопроса. Как было бы хорошо, если бы мы наконец смогли положить этому предел!

Вздохнув, она промокнула глаза носовым платочком. Затем, покопавшись в кармане, она извлекла коробочку с собственным портретом, обрамленным бриллиантами, и протянула ее Бретейлю; Николя она вручила кольцо с бриллиантом.

— Примите, господа, эти вещицы на память, как знак живейшего удовлетворения, доставленного мне подарком королевы.

Сев в карету, Бретейль принялся обдумывать депешу Вержену; он шевелил губами, словно оттачивая чеканные формулировки и выстраивая гармоничные периоды. Видимо, размышления побудили его снова спросить Николя, каким образом он намерен передать в Версаль доклад о смуте в Богемии, известие о которой поступило к нему из первых рук. Ответ был прежний. Несмотря на разочарование, Бретейль поздравил Николя и заявил, что, судя по его ловким ответам, ему не чужд талант придворного.

Часто относившийся к людям сурово и придирчиво, Николя видел все недостатки барона, но он уважал в его лице слугу короля, старательно исполнявшего государственную службу и заботившегося о престиже Франции при иностранных дворах. Его восхищала безоговорочная преданность Бретейля службе и готовность многим пожертвовать ради служения королю.

Он принял предложение барона проследовать вместе с ним в посольство, дабы ознакомиться с официальными конфиденциальными бумагами, предназначенными для отправки во Францию. Устроив его в крошечном помещении рядом с рабочим кабинетом, Бретейль принес ему целую кипу пронумерованных листов, подчеркнув, что все донесения переписаны им самим, отчего у него до сих пор болит рука; не уверенный в своем персонале, он не хотел рисковать. Оставляя Николя одного, он попросил вернуть документы сразу по окончании работы. Через три часа Николя принес ворох бумаг Бретейлю и заверил его, что содержание их будет подробно изложено господину де Вержену. Отказавшись что-либо объяснять, он возбудил любопытство посла и после долгих уговоров показал ему маленькую бумажку с несколькими рядами цифр. При виде загадочной бумажки Бретейль вспомнил о Жоржеле и немедленно спросил о нем Николя. Тот ответил уклончиво, намекнув, что великое делание началось и скоро все арканы раскроются. На этой алхимической ноте он откланялся и отправился в гостиницу.

Своих товарищей он нашел в боевой готовности: аббат Жоржель заказал карету на семь часов вечера, о чем Рабуину, успевшему перезнакомиться едва ли не со всеми слугами в гостинице, сообщил один из лакеев. Удалось заполучить и еще кое-какие интересные сведения, дополнявшие картину: аббат потребовал смазать ему сапоги салом, из чего следовало, что, добираясь до цели своей поездки, ему придется идти по снегу и грязи, а значит, встречается он не в гостиной, что тем более загадочно, ибо на улице давно стемнело. Следовало как можно скорее подготовиться к новому повороту событий, а из-за исчезновения Ластира приходилось в корне менять план. Новую версию выстроили быстро. Незадолго до семи Семакгюс возьмет карету путешественников, устроится в конце Зейлергассе и, завидев Жоржеля, последует за ним. Николя и Рабуин снова обменяются одеждой. Агент покинет гостиницу незадолго до условленного часа, причем со скандалом, что непременно привлечет внимание подозрительных австрийских полицейских. Тем временем Николя в одежде Рабуина и под руку с подкупленной субреткой выйдет из гостиницы через черный ход. Дойдя до другого конца улицы, где обычно стоят несколько экипажей, он, в случае необходимости, возьмет карету и последует за Жоржелем. У себя в комнате Николя сменил великолепный серый фрак на ливрею и грубый плащ Рабуина, в то время как славный малый, надвинув парик и треуголку, закутался в плащ с меховым воротником своего начальника. Взглянув в зеркало, они убедились, что в полумраке перепутать их ничего не стоит. Теперь для выполнения плана требовалось всего одно деликатное условие: солидная пригоршня талеров, дабы пробудить скромность возниц, с недоверием относившихся к иностранцам.

Начало операции, назначенной на семь часов, прошло беспрепятственно. Жоржель, явно нервничая, вышел на улицу и, окинув подозрительным взором улицу, сел в заказанную карету. Спустя несколько минут Николя, Рабуин и Семакгюс также покинули гостиницу. Случаю было угодно направить Жоржеля в сторону Николя. Потушив фонари, нанятый комиссаром экипаж покатил за каретой аббата.

Николя не слишком хорошо знал город, хотя отдельные уголки уже казались ему знакомыми. Начался снегопад, и он испугался, что потеряет след, так как в Вене, в отличие от Парижа, не было уличного освещения. Вскоре они выехали на просторные улицы, и он сообразил, что они приближаются к стенам старого города. Он разглядел засыпанные снегом массивные формы, без сомнения, те самые бастионы и куртины, встретившие их при въезде в австрийскую столицу. Экипаж остановился, и он выглянул из окошка. Кучер указал ему на аббата, вылезавшего из кареты в сотне туазов от них. [9]К счастью, карета аббата оказалась превосходно освещена. Николя покинул экипаж и, держась в темноте, пошел за Жоржелем. Отойдя достаточно далеко, он услышал резкий свист и по донесшемуся до него звуку понял, что его экипаж отбыл в неизвестном направлении. Никогда не следует расплачиваться с кучером заранее, подумал он, пытаясь утешить себя тем, что если бы он не заплатил сразу, кучер вряд ли согласился бы принять участие в загадочном и рискованном предприятии. Еще он подумал, что шум отъезжающего экипажа мог долететь до Жоржеля и спугнуть его. Продолжая слежку, он старался оставаться в тени, ориентируясь на огни кареты аббата. Неожиданно сердце его часто забилось, и он остановился: ему показалось, что за спиной он слышит шаги. Он обернулся, однако ничего не разглядел, ибо глаза его все еще не отошли от яркого света фонарей экипажа. Поднявшийся ветер швырнул ему в лицо солидную пригоршню снега, и он на миг полностью оглох и ослеп.