Черные шляпы - Патрик Калхэйн Страница 16

— Позор, — сказал Уайатт.

Бэт покрутился в кресле.

— Думаю, дело тут в том, что Планкет решил заработать побольше известности, чтобы застолбить местечко в шоу о Диком Западе. Это отличное место для таких ничтожеств, как Планкет, и я не стал бы мешать ему, если бы он не выставил меня козлом ради собственной славы. Разве мне следовало это терпеть?

— Скорее всего нет.

— В любом случае, Планкет носил с собой свой шестизарядник, и, знаешь, у меня до сих пор есть значок маршала штата Нью-Йорк, это несколько лет назад Тедди Рузвельт обустроил… Сейчас это скорее почетная должность, но, как я и сказал, я показал «полковнику» значок и стукнул его, самую малость… Ты слушаешь?

— Я могу слушать и с закрытыми глазами.

— О. Я просто подумал, может, ты задремал тут, это нормально для пожилого джентльмена, такого, как ты.

Уайатт открыл глаза.

— Нет, я просто пытался представить в красках эту захватывающую историю. Скажем, с Биллом Хартом в главной роли.

Бэт ухмыльнулся, и сигарета едва не выпала у него изо рта.

— Сам понимаешь, он был бы хорош в роли меня. Чертовски хороший фильм получился бы с Биллом Хартом в роли меня. Итак, на чем я остановился?

— Ты ударил какого-то чудака в вестибюле «Уолдорфа».

— Правильно. Ну, это молодое ничтожество из Техаса, редактор по фамилии Динклшиц… Динклшиц! Что это вообще за фамилия такая — Динклшиц?

— Звучит глупо.

— Этот Динклшиц замахнулся и врезал мне.

— Продолжай.

— Я врезал ему в ответ и свалил его. Он упал и услышал пение птичек, а изо рта у него пошла кровь. Но ведь у старика Планкета все еще был при себе револьвер, так что я засунул руку в карман куртки, чтобы показать, что могу уложить его, и старик просто поднял руки и даже не нагнулся, чтобы стереть кровь с разбитого рта своего приятеля.

— Ты все еще ходишь с пушкой? — спросил Уайатт.

— Время от времени, — ответил Бэт и снова достал из нагрудного кармана пачку сигарет. — Но в тот раз я мог навести на него только эту пачку. Вот и вся история. Потом пришел охранник отеля и потребовал, чтобы я ушел.

— И, безусловно, ты не тот человек, чтобы остаться в том месте, где тебя не хотят видеть.

— Не тот! — ответил Бэт, стряхивая пепел с сигареты на грязный деревянный пол. — Слушай, ты, как всегда, отлично рассчитал время. Я только что закончил правку моей воскресной колонки в газете. В нашем распоряжении весь вечер, бесконечный, как прерии.

— Мне все равно, что ты стал писателем, — сказал Уайатт, нахмурившись. — Только не говори со мной на их лад.

Бэт пропустил последнюю фразу мимо ушей и хлопнул себя по бедрам, вставая.

— Ты, естественно, поживешь со мной и Эммой в нашем доме.

— Я не навязываюсь…

— Конечно, ты этого не делаешь, и не надо. Эмма очень хорошо к тебе относится, поскольку ей никогда не приходилось жить рядом с тобой подолгу. А я сбил ее с толку, постоянно расхваливая тебя, естественно, чтобы заодно похвалить и себя.

— Безусловно.

— Давай, я пошлю парня из офиса, чтобы он отнес к нам твой саквояж. Это всего в паре кварталов отсюда, но мы не сразу пойдем туда.

— А куда мы пойдем?

Но Бэт не ответил, поскольку он уже вышел из застекленного кабинета, держа в руках саквояж Уайатта из крокодиловой кожи, и вернулся через пару минут с пустыми руками, проводив взглядом усталого паренька, который ушел с чемоданом в руках.

— Надеюсь, ты не ел в поезде, — сказал Бэт.

— Со времени ленча. За четыре дня даже кухня Фреда Харви немного надоедает.

— Что ж, мы хорошо пообедаем, сходим на бокс, а по ходу дела я расскажу тебе все про этого ребенка Дока. Весь в отца пошел.

— Грубый чахоточный пьяница с особым чувством юмора?

Бэт покачал головой.

— Отчасти… Держи шляпу… Ты что, не носишь «стетсон»?

— Это «стетсон».

— Нет, я говорю о «стетсоне» с отличными широкими полями. Я собираюсь представлять тебя именно как Уайатта Эрпа, а в этой проклятой шляпе ты прямо на себя не похож.

Сказав это, Бэт подтянул галстук и приподнял с головы свой фирменный котелок. Похоже, он решил избавиться от другого своего фирменного элемента костюма — тросточки с золотым набалдашником, но Уайатт подметил, что хромота после той перестрелки с Кингом еще осталась.

— А ты хоть когда-нибудь носил «стетсон»? — спросил Уайатт своего друга, распахнувшего перед ним дверь кабинета.

— Никогда. У меня всегда было побольше напора, чем у тебя, Уайатт, но ты должен дать людям то, чего они от тебя ждут. Суть не в реальности, а в ее восприятии, — ответил Бэт. — Это шоу-бизнес.

Они остановили такси и окунулись в шум уличного движения — гудки автомобильных сигналов, звон трамваев, свистки двухэтажных автобусов, бряканье упряжи и лязг копыт лошадей, запряженных в конные экипажи. Говорить было затруднительно. Уайатт смотрел на суету этого городишки и вдруг понял, почему Бэт завел речь о «стетсонах». Трудно выделиться в городе с населением в шесть миллионов.

Хотя Уайатт вырос на западном побережье, а Бэт — здесь, на восточном, их жизненный путь был почти одинаков. Оба проехали на лошадях по всем маршрутам, которые только были на границе, поиграли в игры с высокими ставками, приходили на помощь друзьям и семье, решали проблемы в скотоводческих и старательских городках и прочих дырах, был у них в кармане значок или нет.

Удача то улыбалась Бэту, то отворачивалась от него, как и у Уайатта, но со временем скитания и приключения потеряли свою привлекательность, и оба мужчины скопили достаточно, чтобы осесть на одном месте.

В начале седьмого Таймс-сквер был во всем великолепии сияния электрических огней, солнцу пришлось закатиться за невидимый здесь горизонт, чтобы уступить свое место светила творениям Эдисона. Манхэттен купался в море света — синего, зеленого, желтого, красного, белого, буквы, крутящиеся и кувыркающиеся, расхваливающие содовую, конфеты, выписывающие хвалебные оды жевательной резинке «Ригли» и газировке «Уайт Рок», различным сигаретам, автомобильным шинам, зубным щеткам, автомобилям и даже слабительному. Светящиеся плакаты висели на всех зданиях, иногда под углом к стенам — современная геометрия, увлекательная и безвкусная одновременно.

Бэт смотрел на Уайатта, окунувшегося во все это, и на его лице появилась довольная и гордая ухмылка ньюйоркца.

— Здесь около двадцати тысяч электрифицированных вывесок, — заметил он. — Общей мощностью в двадцать пять миллионов свечей. Тем не менее они не столь яркие, как прежде, — внезапно помрачнев, добавил Бэт.

Посреди светящихся афиш виднелись шатры театров и кинозалов, иногда носивших одинаковое название, а афиши Бродвея пестрели именами нынешних кинозвезд, таких, как Дуглас Фэрбэнкс и Фэтти Эрбакл.