Спящий сфинкс - Джон Диксон Карр Страница 16

– Чепуха! – воскликнули двое мужчин почти одновременно: Шептон все же немного опередил Холдена.

Но Силия и не подумала отказаться от своих слов.

– Я знала о пузырьке с ядом в шкафчике, – настаивала она. – Я видела Марго в этом странном состоянии, словно она приняла какое-то важное решение. И чтобы понять, какое именно, особой сообразительности не требовалось. И все-таки после возвращения в «Касуолл» что сделала я? Я не додумалась поговорить с Марго или вылить этот злосчастный яд в раковину. Меня, видите ли, так расстроила атмосфера этой игры, что я совсем расклеилась и не могла пошевелить даже пальцем. У меня было достаточно времени, чтобы помешать сестре, – ведь мы вернулись рано, в начале двенадцатого. Но я поспешила к себе в комнату и легла в постель. Странно, но я чувствовала себя такой разбитой, будто целый день играла в теннис. У меня кружилась голова, и я с трудом смогла раздеться. Быть может, на меня так подействовал выпитый шерри. Потом я уснула, и мне привиделось, что я стою на высокой открытой площадке, а внизу колышется огромная толпа, распевающая мое имя на мотив «О, Сюзанна!». Это был ужасный, отвратительный кошмар! Толпа росла и подступала все ближе к помосту, но я ничего не могла различить, потому что на голову был надет какой-то белый мешок. Потом вокруг моей шеи затянули намыленную веревку. Это все, что я вспомнила… Кто-то схватил меня за плечо и встряхнул. Я проснулась и увидела Торли. За окном светало, комната была залита золотистым светом. Торли, всклокоченный, небритый, стоял в одном халате и, как только я открыла глаза, сказал: «Вставай, Силия. Твоя сестра умерла».

Теперь, когда близилась кульминация ее рассказа, девушка преобразилась. В голосе Силии больше не слышалось дрожи и нервозности, напротив, произносимые ею слова звучали четко, ясно и даже жестко. Холден еще никогда не видел свою возлюбленную такой твердой и решительной. Сейчас Силия сидела очень прямо, слегка изогнув изящную шею и упершись ладонями в бортик песочницы. Она была прекрасна, как никогда. Холодным, металлическим голосом, чеканя слоги, она продолжала:

– Торли не воскликнул: «Марго умерла!» Он произнес именно так: «Твоя сестра умерла», будто адвокат или служащий похоронного бюро. Я еще только взглянула на него, а он уже начал сбивчиво объяснять: «Ночью – Марго так и не ложилась – ее хватил удар. Я вызвал доктора Шептона, мы вместе отнесли ее в постель и сделали все, что могли. А через некоторое время он скончалась». Он рассказал, как нашел ее лежащей в шезлонге, а затем сообщил: «Доктор Шептон сейчас внизу, пишет заключение о смерти». Вот и все. Я ничего не ответила, вскочила, надела халат и побежала в спальню к Марго. Шторы не были опущены, в окно светило оранжевое солнце. Марго, с удивительно безмятежным лицом, лежала на кровати в измятой ночной рубашке. В январе сестре должно было исполниться тридцать шесть, и она обожала молодежь! Я не прикасалась к ней: у нее был такой же неживой вид, как у мертвой «второй мамочки». Я просто смотрела на тело, наверное, целую вечность, а потом побежала в ванную. Руки у меня совсем не дрожали, пока я рылась среди склянок в аптечном шкафу, но пузырек с ядом, который я заметила вечером, исчез.

Силия немного помолчала и возобновила рассказ:

– Через некоторое время я вернулась в спальню, чтобы снова взглянуть на Марго. Весь дом, казалось, умер вместе с нею. И вдруг… Меня словно молнией пронзило! Я заметила одежду сестры, которую Торли с доктором разбросали второпях. А теперь я хочу напомнить вам сказанное раньше. В тот вечер Марго надевала серебристое шелковое платье. Но то, которое сейчас висело на спинке стула, было другим – черным. Черным, бархатным, с глубоким вырезом и бриллиантовой застежкой на левом плече. Я никогда не видела ее прежде в этом платье. Остальная одежда – чулки, черные туфли с пряжками из искусственных бриллиантов, белье и пояс – валялась на полу и в ногах постели. Наверное, именно в этот момент я и поняла все. Марго была романтична и сентиментальна. Это черное платье, должно быть, было чем-то дорого ей, поэтому, вернувшись домой, она и облачилась в черное платье, будто приготовившись к праздничному ужину. Так могла бы поступить и я, решившись покончить с собой. Хотя, признаюсь, у меня никогда не хватило бы на это смелости. Марго приняла яд, выбросила пустой пузырек в окно ванной, а потом направилась к себе в гостиную, легла в шезлонг и стала ждать смерти. Она часто говорила, что способна на такой поступок, и вот теперь совершила его. Я бросилась в ее гостиную. Там горел свет – сестра, конечно, и не подумала выключить лампу. За каминной решеткой мне бросилась в глаза кучка пепла – еще один шанс убедиться в собственной правоте. Дело в том, что Марго вела дневник. Она каждый день исписывала страницу за страницей; не представляю, как у нее это получалось, сама я никогда не смогу вести ежедневные записи. Дневник всегда лежал на одном и том же месте – большая кожаная тетрадка с замочком скрывалась в ящике китайского столика красного дерева. Я нашла тетрадку: замочек был открыт, а страницы дневника за весь год вырезаны. А в камине… Помню, я заметила странную деталь: возле камина лежало сразу две кочерги. Одна из них с медной ручкой была из спальни Марго. Но в самом камине не осталось никаких обрывков бумаги – все до единой страницы сгорели в огне и превратились в пепел. Похоже, Марго по-прежнему предпочитала выглядеть респектабельно во всем. Она не пожелала, чтобы кто-то узнал ее тайну. Я стояла посреди комнаты и растерянно озиралась. Атласная мебель, темно-красный ковер, шторы… И проклятый шезлонг, в котором Торли душил ее… И тогда меня словно охватило безумие. Я выскочила из гостиной и через спальню с мертвой Марго снова помчалась в ванную. Стремясь во что бы то ни стало убедиться, что флакона с ядом нет в аптечке, я принялась еще раз по очереди перебирать все склянки. На этот раз руки мои дрожали. Пузырьки со звоном падали в раковину, когда я вдруг подняла глаза и увидела Торли Марша. Он стоял на пороге спальни и, держась левой рукой за дверной косяк, смотрел в мою сторону. Высокое двустворчатое окно из цветного стекла в ванной никогда не запиралось, и я помню прикосновение холодного ветра к моей шее. Торли грубо крикнул: «Какого черта ты тут делаешь?» А я взорвалась: «Это ты сделал!» Тогда он шагнул ко мне, и я закричала: «Ты убил ее! Убил своей жестокостью так же верно, как если бы собственноручно влил этот яд ей в глотку! Ты сделал это и ты заплатишь сполна, Торли Марш!» Левой рукой он схватился за висевший на стене ремень для правки бритвы, а я воскликнула: «Давай, бей меня этим ремнем, как ты бил Марго! Только не жди, что я буду терпеть это так же покорно!» Он ничего не ответил, и вдруг на его лице возникла улыбка, от которой меня затошнило. Он улыбался словно мученик, возносящийся к небесам в сонме ангелов. Наконец этот лицемер произнес: «Силия, я понимаю, ты убита горем. Возьми себя в руки и пойди оденься». Он развернулся и ушел к себе в спальню, захлопнув дверь.

Силия снова замолчала. Все это время, упоминая о Торли, она говорила холодным, ровным, лишенным эмоций голосом. В конце своей повести она снова отшвырнула ногой песок, но голос ее звучал почти непринужденно:

– Сестру похоронили в новом фамильном склепе на касуоллском кладбище. Ты помнишь, Дон, как «вторая мамочка» всегда хотела быть похороненной в новом склепе, потому что в старом, по ее словам, было «уже тесно»?