Конец света в Бреслау - Марек Краевский Страница 16

Вроцлав, среда 30 ноября, полдень

Мок вышел боковыми дверями из Строительного Архива Вроцлава возле Россмаркт и потянулся так сильно, аж захрустели суставы. Он стоял на тротуаре узкой улочки и с раздражением смотрел в глубину луж, по которым хлестали острые струи дождя.

Он раскрыл зонт и перешел оживленную Шлоссштрассе, покрывая грязью свои свеженачищенные зимние ботинки. Он клял под нос бесполезную надежду на снег и зиму и взглянул на часы. Голод напомнил ему о обеденном времени, что еще больше его раздражало. Он обругал весь свет в полный голос и пошел дальше вдоль восточного фасада Блюхерплац в сторону Рынка. Он двигался в плотном потоке прохожих, которые придерживали шляпы или метались среди лотков, ловя ветер в парусах зонтов. После вступления в Шмидебрюккe ветер стал менее неприятным. Мок свернул в Урсулиненштрассе и вошел в Полицайпрезидиум.

Тяжело пыхтя, он поднялся по широкой лестнице на третий этаж, где за стеклянной перегородкой находились два кабинета: Мюльхауза и его собственный. Бледнолицый секретарь, стажер Эрнст фон Штеттен, услужливо поднялся при виде Мока.

— Что произошло? — спросил Мок, повесив намокшую одежду в секретариате.

— Элерс оставил для господина советника все фотографии. Кроме того, ничего нового, — ответил фон Штеттен, установив зонт Мока в стойке из темного дерева, с резьбовым зажимом.

— Ничего нового, ничего нового, — передразнил его Мок, входя в кабинет. — В следствии тоже ничего нового. Я ни на шаг не продвинулся в деле Гельфрерта-Хоннефельдера.

Мок закурил сигару и подвел итоги сегодняшнего полудня, наполненного пылью старых строительных документов, схемами установки сантехники, нереализованными проектами пассажирских и угольных лифтов и сухими объяснениями архитекторов и инженеров. В течение трех часов он не нашел ничего, что бы ему пригодилось в дальнейшем следствии. Хуже всего было то, что Мок на самом деле не знал, чего ищет.

— Что ты скажешь Мюльхаузу, — сказал он себе расстроенный, — когда он спросит, что вы сегодня делали?

Точно на этот вопрос ответ был прост: он просмотрел все документы, касающиеся обоих мест преступления. Он узнал планы всех этажей, включая подвалы и чердак. Он узнал, что было раньше на месте обоих особняков, как наслаивали на себя фундамент, кто и кому перепродавал грунт и земельные участки. Мюльхауз мог поставить гораздо худший вопрос: зачем? Услышал бы тогда сложный философский вывод о триаде: человек-время-место. Жертвы случайны, время не является случайным. А следовательно, для проверки остается только место. Оно не может быть случайным. «Что-то должно объединять оба места, — такой ответ услышал бы Мюльхауз. — Но несмотря на рытье Строительного Архива я еще не знаю что». Моку не нужно было слишком напрягаться, чтобы в воображении услышать ироничный смех Мюльхауза. Он вспомнил в тот момент, что Мюльхауз был на совещании у полицайпрезидента Клейбемера, и было маловероятно, что он встретится с Моком сегодня и задаст ему этот сложный вопрос.

Следователь вздохнул с облегчением и с помощью железной ручки, бегущей вдоль рамы окна, отворил форточку. Потом снял пиджак, расстегнул жесткий воротничок, сел за стол и начал писать на новой печатной машинке «Олимпия» несуществующие слова — случайные сочетания букв. Моку лучше всего думалось при регулярном ритме ударов литер. На бумаге появились пятибуквенные слова. Пять ударов — пробел. Пять ударов — пробел. Эрнст фон Штеттен знал, что — пока машина «Олимпия» будет выигрывать этот причудливый ритм — Мока нет ни для никого за исключением его прекрасной жены Софи и старого Мюльхауза. Это продолжалось долго. Секретарь нескольких посетителей прогнал, нескольким солгал, перед иными вежливо извинился. Ровно с двумя ударами часов на университетском костеле фон Штеттен услышал выкручивание бумаги с валика отработавшей машинки. Потом настала тишина.

«Старик думал и придумал», — пришел он к заключению.

Это был правильный вывод. Мок сидел среди разбросанных листков, покрытых равными отрезками букв, окунал перо в большую чернильницу и писал на обратной стороне одной из них: «Исследовали места убийства с точки зрения строительного искусства, — маленькие буквы покрывали бумагу. — Это была ошибка. Какое объяснение может быть в планах и схемах? Важна история здания. Нет истории труб, кирпичей, подвалов, цемента, ремонта и реставрации. Важна история людей, которые там живут и жили».

— Так что, я должен исследовать генеалогические деревья местных жителей? Когда тетя Труда познакомилась с дядей Йоргом? — спросил сам себя.

Через некоторое время он бросился к чернильнице и на листочки блестящими свежими чернилами. «Почему кто-то зверски убивает в определенный день? Только в строго определенный день? Потому, что этот день важен для него. Может, мстит за что-то, что произошло именно в этот день? За что этот человек мстит? За что-то плохое, что с ним случилось. За что этот человек мстит садистски? За что-то очень плохое, что с ним случилось».

Кто-то постучал в дверь.

— Секунду! Пожалуйста, подождите! — крикнул Мок и принялся писать. «Где можно узнать об очень плохих вещах? — записал неразборчиво. — В картотеке полиции». Сломал перо. Фон Штеттен снова постучал. Мок пробормотал что-то гневное, видя, как капли чернил оседают на манжете его рубашки. Секретарь воспринял эту мольбу за позволение войти в кабинет.

— Звонит ваша супруга, господин советник, — фон Штеттен знал, что сейчас увидит улыбку на лице своего шефа. Он не ошибся.

Мок взял трубку и услышал сладкий голос Софи.

— День добрый, дорогой.

— День добрый. Откуда ты звонишь?

— Из дома. Я хотела напомнить тебе о сегодняшнем благотворительном концерте. Начинается в восемь. Я поеду раньше вместе с Элизабет. Нужно еще порепетировать одно место из Бетховена. Мы играем в самом начале.

— Хорошо. Благодарю за напоминание. Ты уже пообедала? Что Марта приготовила на сегодня?

— Я ела у Элизабет. Упражнялись все утро и полдня. Марта сегодня не приготовила обеда. Ты сказал ей утром, что будешь есть в городе.

— Понятно. Я забыл об этом.

— Это все, — Мок услышал колебания в голосе Софи. — Знаешь, я очень боюсь…

— Не волнуйся. Я держу за тебя кулаки.

— Ты говоришь так ясно и просто… Так уверенно…

Мок молчал. Картины утренних подъемов стояли у него перед глазами. Он почувствовал волнение, и его наполнила внезапная волна счастья.

— Знаю, знаю, дорогая, мне надо идти.

— Да, Софи. Да, дорогая, — мягко сказал он. — У меня кое-какое срочное дело. Встретимся на концерте.

Мок повесил трубку. Через секунду он снова ее поднял. Ему казалось, что он сквозь сегодняшний гудок утренние вздохи Софи.

Он встряхнулся от воспоминаний, застегнул воротничок и затянул галстук.

— Фон Штеттен! — крикнул он. — Прошу ко мне!

Бледнолицый секретарь вошел бесшумно. В руке он держал блокнот и ждал приказания.