Русская сила графа Соколова - Валентин Лавров Страница 16

Бродский помолчал, повздыхал и продолжил:

— Утром меня разбудила Сарра. Она была в одной ночной рубахе и стонала: «Под окнами агент Дросинский и с ним много полицейских. Ты что, пьяница, натворил?» — «Ничего не творил. Правда, я поссорился с Кугельским. Отвори, Сарра, смело двери, ибо я ничего плохого не делал».

Когда я так наивно говорил, то забыл, что в России полицию бояться надо больше тем, кто ничего не делал, чем тем, кто делал.

Вошли полицейские и сказали, что я отравил вчера Кугельского и ограбил его.

Я думал, что все еще продолжается сон. «Как отравил?» — «Насмерть! — нахально улыбнулся Дросинский. — Куда дел награбленные деньги, часы, кольца?» — «Зачем вы говорите чепуху? — возмутился я. — Как можно убить человека из-за денег? Я этого не понимаю». — «Есть десять свидетелей, что ты, Иося, грозил его убить, когда он тебя утихомиривал в трактире. Отдавай награбленное сам, или мы найдем».

Я спокойно отвечал, хотя с этими босяками в форме нельзя быть спокойным: «Вы, господа полицейские, ошибаетесь. Я не мог отравить Кугельского. Мы свояки, друзья, да и яду ни разу в своих руках не держал. Я вчера ушел из трактира, Семен был не совсем трезвым, но вполне живым».

Тогда Дросинский, худший из всех евреев на свете, приказал: «Понятые — вперед. Начинаем обыск».

В это время пришел и сам Сычев. Он спросил на ухо: «Куда спрятал расписку?»

Я задумался: и впрямь, куда я положил ее? И не мог вспомнить. Я сказал: «Если вы, господин Сычев, принесли вернуть мне долг, то я получение выпишу вам на бланке приходного ордера. Только по вашим глазам я вижу, что вы хотите расписку, не отдавая денег».

Сычев опять сказал мне в ухо: «Отдавай расписку, иначе я тебе сделаю плохо!»

Я удивился: «Я сам не знаю, где она лежит. Куда-то сунул, не могу найти…»

Эти люди перерыли все деловые бумаги из моего письменного стола, выкинули на пол белье из ящиков, одежду из гардероба. Расписку они не нашли. Зато Дросинский, чтобы он сдох, веселым голосом заорал: «Господа понятые, смотрите сюда внимательно: вот серебряные часы фирмы „Павел Буре” на цепочке белого металла с пробой „84”, стало быть, тоже серебро. На ваших глазах вынимаю их из этой наволочки. Читайте сами, что написано на обороте: „Моему любимому сыну Семену Кугельскому к 16-летию. Папа Шмуел. 1.02.1903”», — и рассмеялся мне в лицо. — «Думал агента Дросинского провести, жид пархатый? Не вышло!»

Папа Дросинский был приличным человеком, на рынке содержал москательную лавку, а сын — выродок. Нынче это очень часто случается, когда у самых хороших родителей дети бывают просто ужасными.

Соколов внимательно посмотрел в глаза Бродского:

— Стало быть, тебе часы подложили?

Бродский окончательно разрыдался:

— Уверяю вам! Я часы не брал, у меня самого гораздо лучше, золотые. — Он посопел, почесал указательным пальцем волосатую макушку и горько вздохнул: — Если бы только эти несчастные часы! Дросинский поперся на кухню. И почти сразу заорал: «Глядите, вот коробочка с остатками мышьяка. Из нее ты, Бродский, насыпал Кугельскому. Признавайся, Иосиф, тебя мы приперли к стене!»

И тут же нашлись двое свидетелей, которые будто видели, как я сыпал страшный яд в пиво Кугельскому.

— И кто эти свидетели?

Бродский воздел к небесам руки:

— Боже, кто эти свидетели? Это не свидетели, а два уголовника, с которыми никто не пожелает встретиться на темной дороге. Фамилии их Годлевский и Ярошинский.

— А расписка обнаружилась?

— Сарра писала ко мне, что Сычев и Дросинский еще два раза приходили что-то искать, но уходили сердитые. Думаю, ваше благородие, что и прежде Сычев приходил вовсе не к Сарре, а искать расписку. Он с самого начала не собирался возвращать долг, поэтому и обещал невероятный процент.

* * *

Соколов сочувственным тоном сказал:

— В плохую историю ты, Иосиф, попал. Я тебе постараюсь помочь. Только ты мне скажи: куда ты столь хитро спрятал расписку? Если мы расписку найдем, то ты скоро ляжешь спать в родном доме под одним одеялом с Саррой.

Бродский ухватился за голову, его плечи затряслись в рыданиях.

— Господи, я и впрямь не понимаю, куда она делась.

— Ты на суде все рассказал?

Бродский застонал:

— Ваше благородие, будто вы не знаете российские суды! Разбойники милосердней. Судьи слушать меня не хотели, адвоката все время обрывали. — Бродский заплакал. — Зачем я не уехал за океан, как Дешалыты, Винники, Шмаровичи, Баткины и Керзнеры? Лучше родиться нищим одноглазым негром в Нью-Йорке, чем в России евреем…

Соколов философски утешил:

— Везде хорошо, где нас нет! — и заверил: — Я постараюсь, Бродский, тебе помочь.

* * *

Соколов прошел к начальнику тюрьмы Колченко, покрутил телефонный рычаг, снял трубку и приказал:

— Барышня, дай мне 4-77. — После паузы. — Але, это губернская тюремная инспекция? Захаров, ты? Запиши за мной ссыльнокаторжного Бродского Иосифа Гиршевича, он в Центральной пересыльной тюрьме. Не отправляй пока на этап. Отношение тебе пришлю.

* * *

Вечером Соколов отбыл в Петербург.