Что-то гадкое в сарае - Кирил Бонфильоли Страница 15

Сэм сидел у себя в кабинете, сплошь заставленном книгами — даже двери, отчего помещение практически идеально звукоизолировано; но, как бы то ни было, Иоанна предполагает, что Виолетта вряд ли кричала — бедняжку, должно быть, парализовало ужасом.

Насильник был, говоря мягко, груб и атаковал Виолетту и так, и эдак. Маркиз де Сад мог бы с пользой брать у него заочные уроки. Более всего, казалось, им движет даже не похоть, а ненависть. Виолетта несколько минут бессвязно лепетала Иоанне, пока не погрузилась в зажатое молчание, и связные фрагменты, припомненные Иоанной, таковы:

«Он ужасно вонял. Козлом».

«От него пахло смазкой, но мерзкой».

«На нем была кошмарная маска, она воняла резиной».

«Он меня ненавидел».

«У него на пузике нарисован меч». (В Виолеттином мире глупого Нодди ^[65] даже у безумных насильников «пузики», а не животы. Энид Блайтон, Энид Блайтон, сколь многим мы тебе обязаны!)

«У него на руках шипы». (Мы с Джорджем переглянулись — это прямо из дела Джерсийского Зверя.)

«Он все время говорил гнусности, причем — на жутком языке. Нет, не “патуа”, но я все равно знала, что это гнусности».

«У него все руки были в земле, мне от них было больно».

Самым же гадким — от чего она испустила, наконец, вопль — было вот что: после того, как мерзавец выскользнул в окно, Виолетта почувствовала у себя меж бедер что-то холодное и влажное.

Оно ерзало.

— Лягушка, помилуй нас боже, — с отвращением произнес Сэм. — Человек этот — явный безумец.

— Лягушка? — переспросил я.

— Я же сказал.

— Сэм, а она не такая зеленовато-желтая, с длинными задними лапками?

— Разрази вас гром, Чарли, умеете вы играть на нервах! У меня не было настроения рассматривать ее задние лапы. Я лишь схватил ее и выкинул.

— Куда?

Он приподнялся; в глазах его читалось убийство; затем передумал.

— Мне кажется, я выкинул ее в мусорную корзину, — ответил он полупридушенным голосом: таким вы даете людям понять, что на дальнейшие вопросы они ответов не получат.

— Иоанна, — попросил я, — не могла бы ты, пожалуйста, сходить и найти ее?

Она сходила. И нашла. Та не была зеленовато-желтой с длинными лапками; та была бурой, бородавчатой и приземистой.

— Это жаба, — сказал я.

— И?

— Ничего.

— И вам того же.

— Мне кажется, здесь нет таких, — мягко сказал я, — кому не стало бы лучше от выпивки.

Сэм механически поднялся и принялся начислять; с моей любезной помощью, ибо я опасался, что из-за его расстройства чувств мне может достаться не та марка скотча, а это вполне испортило бы мне вечер.

Мы поглощали напитки в молчании — уважительно, как дальние родственники, потчующие друг друга запеченной ветчиной после похорон.

— О, и Виолетта еще кое-что сказала, — произнесла Иоанна. Мы перестали поглощать: Иоанна по своему произволению способна заставить большинство людей прекратить большинство занятий, даже не повышая голоса. Интересно, почему это. — Да, именно, — продолжала она. — Бедняжка сказала, что узнала его голос.

— Что? — вскричали двое из нас троих.

— Да. — Красивые глаза Иоанны невинно танцевали, бесцельно оглядывая комнату, натыкаясь на все и всех, за исключением Сэма. — Вернее будет сказать, что посреди тревожной болтовни о ее матушке и так далее она вдруг сообщила: «Я бы узнала этот голос где угодно, где угодно; я не могла ошибиться», — или что-то вроде. — Иоанна умолкла; слишком надолго.

— Чей же он, бога ради? — наконец проворчал Джордж.

— Этого она не сказала. Вероятно, просто имела в виду, что узнает его снова.

Мое воспоследовавшее молчание было озадаченного сорта; молчания Сэма и Джорджа, по всей вероятности, были просто брезгливыми, но наверняка тут ни за что не скажешь.

Озадаченность же моя была вызвана тем фактом, что Иоанна говорила своим теплым, правдивым, настоящим голосом, которым она пользуется, лишь когда лжет. Что, естественно, бывает нечасто; с такой внешностью и такими деньгами к чему беспокоиться?

У меня сложилось ощущение — неодолимо, — что в комнате началась запутанная цепная реакция, и я не вполне могу ее проследить, ибо не понимаю, чего ищу. Вовсе не был я уверен и в том, что известно Иоанне, но мне было ясно: она тут больше меня в своей тарелке. Через некоторое время я задрал лапки, разок-другой мысленно сказав «хей-хо», и применился к Сэмову скотчу.

Как хороший гость, я удостоверился, что и Сэм потребил вкусной жидкости в достатке, дабы ночной отдых его был крепок, невзирая на обстоятельства; после чего мы ускользнули.

Иоанна отправилась почивать; поцеловав меня, но без нежности.

Джок еще не ложился — он заваривал «старшинский»: это такая разновидность чая, которой можно насладиться, лишь вернувшись из караула на январской заре, — наидешевейший сорт индийского чая, вскипяченный с сахаром и сгущенным молоком. Совсем не похоже на тот чай, который известен нам с вами, но очень полезен, очень. Я с томленьем смотрел на него.

— Вы ж такого точно не хотите, мистер Чарли, — сказал Джок. — Вам захочется а-а.

Я зыркнул на него.

— Ты подслушивал у замочных скважин? — негодующе вопросил я.

— Нет, конечно. Я слышал, мадам так выражается на людях, и частенько.

— Фу.

— Ну.

Я отвернулся.

— Мистер Чарли? — сказал он.

— Да?

— Этот мой кореш, которого я в домино учу, — ну, которого вы за шкворень взяли…

— Ну?

— Он чего-то трындел про жаб. По нему выходит, джерсы их за людей держат, а потому не любят, когда ими обзываются.

— Ты выразил это изумительно, Джок.

— Ну. А трындел-то он это потому, что старый хрен, который приходит сад нам делать, только что похоронил одну заживо, в банке из-под маринованных огурчиков, чтоб цветы росли.

— Чтобы росли цветы? Продолжай же.

— По нему выходит, тут все так делают. Жабам-то что, они почти всегда живые, когда их осенью обратно выкапывают. Смешно, ага? Можно подумать, им жрать не хочется.

— Или пить?

— Ну. В общем, много джерсов, особо тех, что постарше, держат жаб за таких святых как бы, а потому им не нравится, если над ними прикалываются.