Легкие шаги безумия - Полина Дашкова Страница 15

Почему-то ужасно захотелось позвонить хоть кому-нибудь,услышать собственное имя из телефонной трубки, иначе сейчас только в петлю, какМитька. Но это очень уж страшно, страшнее одиночества. Так хоть душа остается.Здесь помучаешься, а душа потом отдохнет.

С кем она недавно говорила про бессмертную душу? С кем-тохорошим, милым, добрым… Ну конечно! С Региной Валентиновной! Как же ей сразу вголову не пришло?

Выключив воду. Катя стянула с себя мокрые трусики и майку,завернулась в большое махровое полотенце, прошлепала босыми влажными ногами накухню, села за стол, закурила, сняла телефонную трубку.

На секунду взгляд ее остановился на толстой газовой трубе,проходившей над проемом кухонной двери, перед глазами опять возник Митя, .ужемертвый. Сердце больно и гулко вздрогнуло, мотнув головой и зажмурив глаза,Катя отогнала от себя это видение и набрала номер, который знала наизусть.

Послышался гудок, потом щелкнул определитель номера.

Трубку тут же взяли.

– Регина Валентиновна, простите, что я так поздно. – Ничего,Катюша, я не спала. У тебя сегодня был очень тяжелый день, я ждала твоегозвонка.

– Правда? – обрадовалась Катя. – Можно, мы сейчас немножкопозанимаемся?

– Конечно, деточка. Нужно!

Закрыв глаза, Катя начала говорить в трубку каким-тостранным, монотонным голосом:

– Мити больше нет. Я поняла это только сейчас, когдаприехала с поминок и осталась совсем одна. Мне страшно, потому что я одна.Ольга может меня выгнать из квартиры, нет денег, нет ничего, я даже попросиласегодня денег у Ольгиной подруги. Мы вышли на лестницу покурить. Ольгаспециально так сделала, она поняла, что мне надо уколоться, и послала эту Ленусо мной на лестницу.

Лена стала меня жалеть, спрашивать… Она даже спросила, некололся ли Митя. Как она могла такое подумать о нем? Она какие-то там царапиныуглядела у него на руке. Он лежал в гробу, а она царапины разглядывала.

– Лена Полянская? – осторожно спросил голос в трубке.

– Кажется, Полянская. Точно не помню.

– Тебе неприятно было с ней разговаривать?

– Неприятно. Я сказала, что, если она такая добрая и хочетменя пожалеть, пусть лучше денег даст. А теперь стыдно. Я чувствую, скоро начнуу всех просить. Пока ампулы остались, но надолго не хватит. Я боюсь. Я невыдержу.

– Ты выдержишь, деточка, – голос в трубке был спокойным иласковым, – продолжай, пожалуйста.

– Потом было застолье, все в тумане, даже не помню, ктоотвез меня домой. Только осадок остался, что я попросила денег у чужого,малознакомого человека. Я больше всего боюсь, что начну просить. И еще – мнебольно, когда думают плохо о Мите. Я ведь знаю, точно знаю, он не кололся. Аэта женщина углядела царапины у него на руке.

Она на похоронах все время с их бабкой была, за плечи еедержала, успокаивала. Бабка – камень, ни слезинки не уронила, и вообще, все оникаменные. Никто по Митеньке не плакал, только я. Ольга думала, я истерю потому,что мне надо уколоться. Она даже не понимает, как можно плакать по человеку,только и забот у нее – чтобы драгоценные детки не заметили ничего, чтобы никтоне знал о том, что я колюсь.

У них всегда так, лишь бы внешне все было спокойно иприлично, а как на самом деле, им наплевать. Я ведь тоже человек, я живая, аменя никто не пожалел. Полянскую специально Ольга позвала, ее старуха любит… Аменя никто теперь не любит. У Полянской муж ночью в Англию улетает, я слышаларазговор, и дочь у нее есть маленькая. Лизой зовут. У всех все есть, а у меня –ничего. Отцу с матерью я давно не нужна, Митька бросил меня. Он ведь менябросил, таким вот жутким способом. Надоело ему со мной возиться, все его нервыи силы сожрали мои наркотики. А уйти, развестись он не мог, характера нехватало. Господи, что я такое говорю? – Будто спохватившись, Катя открыла глазаи потянулась за следующей сигаретой.

– Не волнуйся, деточка. Что говорится, то и говорится. Ты жепомнишь наше условие: все плохое надо заворачивать в слова, как мусор в газету,и выбрасывать вон. Тогда душа очищается. – Голос в трубке звучал мягко, баюкал,утешал. – Катенька, надо тщательно проговаривать все, ничего не забывать.

– Может, мне в церковь пойти? – неожиданно спросила Катя. –Может, вообще, в монастырь? Это ведь лучше, чем в петлю.

– Ты сейчас не отвлекайся, деточка, если будешь отвлекаться,не сможешь уснуть всю ночь. А поспать тебе надо. Прежде всего надо как следуетвыспаться. Продолжай, не отвлекайся. Ты обиделась на Полянскую, она заметилацарапины на Митиной руке. О чем вы еще с ней говорили?

– Ни о чем. Она поняла сразу, что разговор мне неприятен.Она спешила домой, муж у нее ночью в Англию улетает, и дочка маленькая… Онадаже за стол потом не села, только к бабке в комнату зашла попрощаться… Бабкауже к себе ушла, легла… А потом вообще ничего не было, я не помню.

– Ольга видела царапины на Митиной руке?

– Не знаю. Ольга со мной вообще не говорила. Она еле терпитмое присутствие. Мне кажется, она только и думает, почему это случилось сМитей, а не со мной. Она хотела, чтобы это я в петле болталась. Конечно, такбыло бы всем лучше, и мне тоже… И еще – Ольга не верите что Митя это самсделал. Полянская, по-моему, тоже не верит. Им кажется: помогли ему.

– Они говорили тебе это? Спрашивали о чем-нибудь?

– Ольга спрашивала подробно, как мы день провели и вечер,что делали – по минутам. Но давно, не сегодня. Я не помню, когда именно. Простоосталось ощущение, что она меня мучает, жилы из меня тянет.

– А Полянская?

– Полянская только про царапины спросила.

– Так почему ты решила, будто она не верит, что Митяпокончил с собой?

– Мне так кажется… Я не знаю… у меня такое чувство, будтоони все меня считают виноватой.

– Ты слышала какой-нибудь разговор? С чего ты взяла…

– Господи, ну разве это важно, кто что думает? – выкрикнулаКатя в трубку. – Пусть они думают что угодно и обо мне, и о Мите. Какая теперьразница?

– Ладно, деточка. Не заводись. Я вижу, тебе уже лучше.Сейчас ты положишь трубку и пойдешь спать. Ты будешь спать крепко и сладко. Тызаснешь сразу, уколешься на ночь и проспишь очень долго. Ты будешь спать долгои крепко, ты уже сейчас очень хочешь спать. Ноги у тебя тяжелые, теплые, тебехорошо и спокойно. Положишь трубку, сделаешь себе укол и уснешь. Все. Спать.Укол и спать.

На вялых, заплетающихся ногах Катя дошла до прихожей, гдевалялась на полу ее сумка-мешок. Сейчас она помнила только одно – там, в мешке,есть шприц и ампула. Там осталась одна ампула, еще две штуки лежат в ящикеписьменного стола и еще три – в старом футляре от Митиной электробритвы, накнижной полке. Футляр стоит на книжной полке, там есть еще три ампулы. Это Катяпомнила точно, а больше – ничего.