Любимый жеребенок дома Маниахов - Мастер Чэнь Страница 15

Оставалась императрица, которая отказывалась садиться на корабль для бегства, и четыреста солдат человека, которого звали Велизарий. Только четыреста. Но Велизарий все-таки повел их к ипподрому.

Они шли колонной среди ночных пожарищ, в цепочке шлемов дрожали багровые огни. Шли пешком, потому что лошадей через огонь не водят. Эта колонна продвигалась через хаос, рев, бегущие толпы, которые солдат уже и не замечали. Колонна не смогла добраться до южных ворот ипподрома, повернула, протиснулась к северным воротам, а еще был отряд готов-наемников, человек триста, который запер южные ворота.

Между ними оказалось около сорока тысяч зеленых и синих на трибунах ипподрома, бунтовщики с широкими шелковыми рукавами и напомаженными волосами, с музыкантами, акробатами и несчастным Ипатиусом, которого обе демы провозгласили своим императором.

Меч Велизария, величайшего из великих, объединил для скучного Юстиниана империю невиданных размеров. Но никогда до и после побоища на ипподроме ему не приходилось командовать таким боем — когда громадная безоружная толпа в ночи даже не понимала сначала, что она в ловушке, что цепочка неуязвимых солдат в железе эту толпу никуда не гонит и не вытесняет, а просто идет шаг за шагом по трупам вдоль скамеек и не остановится, пока не уничтожит всех.

И их уничтожили. Некоторые пытались взобраться на обелиски в центре ипподрома, соскальзывали вниз, проще было с колонной трех змей — их бронзовые чешуйчатые тела по спирали вьются вверх, но и с этой колонны бунтовщиков стаскивали и убивали.

А дальше синие зачем-то напали на зеленых на улицах города, на драку поднялись пригороды, гвардейцы рубили и тех, и других, но все когда-нибудь кончается; итог — тридцать пять тысяч уничтоженных зеленых и сотни синих. И полностью сожженный центр города. И император, который запретил гонки колесниц на несколько лет.

Сегодня колесницы несутся по кругу, как встарь. Демы, конечно, мало похожи на то, чем они были два с лишним столетия назад. Но без них не было бы империи.

Они, конечно, отличаются друг от друга. Синие — это по большей части те, кто владеет землей, продает виноград, скот и фрукты. Точнее, их дети. А зеленые — только здесь, в Юстиниане, я понял, где империя берет лучших из лучших юношей для императорской службы.

Кто угодно может стать императором — надо только, чтобы солдаты подняли тебя на щите над толпой. Заимствованные у иранских владык корону и тяжелый шар за прошедшие столетия вручали мяснику, сборщику налогов, крестьянину из северной Сирии… И у многих получалось совсем неплохо.

Неграмотный человек не может править государством. Человек, который не может прочесть хоть часть из тридцати пяти тысяч книг собственной библиотеки — не лучший император. Но этой страной на самом-то деле правят не императоры, а тысячи чиновников — из ведомств городских эпархов, или подчиненные великого логофета, или логофета войны, или логофета дромы. Последние меня интересовали больше всего — дрома, то есть дорога, это как раз по моей части. Но дело не в этом. А в том, где все эти мальчики, будущие правители империи, получали свое внушительное образование.

В империи учатся все — по крайней мере горожане. Литература, грамматика и риторика, стихи обожаемого всеми слепого поэта, недоступные для меня пьесы умерших мудрецов, а потом и известный всему миру Аристотель. Но в шестнадцать лет все это заканчивалось. И меня часто посещало любопытство — а где они берут людей действительно высокого класса, если академия Афин закрыта давно, а академия в Александрии досталась народу арабийя, они же саракинос? Кто готовит к работе всех этих гениальных юношей, которых, как я слышал, очень тщательно ищут — и находят — по всей империи, невзирая на их происхождение и богатство семьи? Не в монастырях же. Там совсем другая наука, хотя тоже, бесспорно, замечательная.

Вот теперь, в маленькой Юстиниане, я видел, как это происходит. Демы. И здесь демы.

— Где бы они иначе взяли книги, — завистливо сказала Анна. — Две золотые номисмы за вот такую книжечку. А бывает и пять, и десять. И если ты не сенатор… Я огляделся. В раскаленном небе застыли кресты птиц, вокруг нас сходили с ума кузнечики.

— Но почему их привезли именно сюда, вот вопрос номер два, — сказал я.

— В драконовые места? — деловито отозвалась Анна.

— Почему попросту не выехать за три-четыре дня пути от стен Города? — продолжил я. — Там уже прохладнее. И никто не разбежится в поисках удовольствий. Все как здесь. Что же тут такого, чтобы ехать через всю империю, или то, что от нее осталось? А, дорогая Анна? Ведь дальше — граница. И эти самые саракинос каждый год набегают сюда небольшими отрядами, уводить скот и людей в рабство. И зачем было везти вот этих мальчиков именно сюда, где довольно опасно?

— Не так уж опасно, — с прекрасной уверенностью отозвалась она. — Здесь живут лучшие во всей империи воины.

— То есть?

— Ну, здесь же Армениакская фема, — задумчиво сказала она. — Эти люди умеют воевать. Все знают, что у них тут здоровенные мечи с двойной рукояткой. Кони в броне. И железные крюки для лазанья по скалам, и кожаные щиты от камней, которые кидают сверху. В общем, эти армяне — здоровенные ребята, — завершила она.

— Это что — вот они, — я указал на кастру или кастеллий на вершине холма, — и есть те самые армяне?

— Ну, да, — сказала Анна. — Видел, какой у них хлеб? Как простыня. Но вкусный, если свежий. Хотя и нормального хлеба хватает. И кстати, уважаемый сер Нанидат…

Надо было признать, что мой второй вопрос оставался без ответа. Зачем было ехать именно в этот, возможно — последний перед границей городок? И почему после нашего появления здесь в ночи разносится вой который для местных жителей остается такой же загадкой, как для нас?

Но если мой опыт хоть что-то значит, а он, к сожалению, значит очень много, нам недолго осталось ждать хотя бы некоторых разгадок.

— И кстати, уважаемый сер Нанидат, — не отставала упорная Анна, — я не знаю, понравится ли это тебе, то есть вам, но пришло время обеда, и…

Тут я приготовился проявить раздражение — опять лезть по тропинке вверх по холму…

— …и я хотела пригласить… У меня есть горшочек с вкусной едой, и немножко хлеба. Так вот живем. На гору не ходим, едим супчик.

Я уже хорошо знал, что Анна и еда нежно дружат. Она накормила меня чем-то, стоившим не просто меньше фола, а, видимо, меньше половины его. Это был всего лишь горох, на грани между кашей и супом, а ведь эту грань надо тоже уметь почувствовать. Небольшой котел стоял у Анны во дворе виллы, укрепленный между тремя аккуратными пирамидками камней, с четвертой стороны камня не было, туда Анна запихивала все сухие ветки в округе и устраивала очаг. Я подумал, что давно не ел ничего настолько дешевого — я бы даже сказал, позорно дешевого, она даже плоские ложки, кажется, сама вырезала ножиком из дерева. Но и такого вкусного. Как это делается? Поджаренный лук, понятно, вот он. Немножко местной зелени, как в монастыре. Тоже понятно. Но…